Книга сияния
Шрифт:
Затем раввин сказал голему:
«Ты не человек, у тебя нет души. Ты не идол».
И спустился к водам реки умыть руки, произнося последнюю молитву. Все прошло хорошо.
Однако стоило раввину повернуться к голему спиной, как произошло нечто никоим образом не вязавшееся с плодами его усердными вычислений и тщательным цитированием текстов. Слабое, как запах свернувшегося молока, краткое, как одна слегка нестройная нота в длинной мелодии, подобное едва заметному обвисанию кружев на наряде, во всех иных отношениях прекрасно пошитом, скверному привкусу во рту или легкому касанию лихорадки, нечто непристойное, тревожащее, зловредное подкралось к нелепой фигуре. Облачко прошло по лику недавно поднявшегося солнца, мгновенно набрасывая на все привычное и знакомое зловещую тень. Был ли это диббук, ведьма, неугомонный гилгул,
Решив, что это странное чувство неловкости объясняется простой усталостью, рабби снова опустился на колени рядом со своим творением – на сей раз для того, чтобы вдохнуть ему в рот слова:
– Ты был сделан из глины и воды, был наделен дыханием.
Легкая дрожь пробежала по глиняной массе, а затем черты лица, форма пальцев, сухожилий на шее, ключицы, локтей и коленей, все то, что мгновением раньше было просто глиняной фигуркой, к тому же сработанной весьма грубо, изменилось, обретая вид живого.
– Я нарекаю тебя Йоселем.[35]
Дабы прикрыть наготу существа, раввин из принесенных с собой покрывал смастерил ему что-то вроде плаща и штанов.
– Ты будешь жить как человек.
Подобно пузырькам, поднимающимся к поверхности кипящего котелка, жизнь заструилась у голема в груди, потекла к паху, влилась в конечности. Его плоть приняла оттенок, присущий существам, у которых под покровом кожи по жилам бежит кровь. Казалось, части его тела ведут меж собой безмолвный разговор, чтобы действовать согласованно. Его ноги поддерживали тело, ступни указывали направление для ног, руки могли протягиваться, ладони – хватать, держать, управляться. Долгий вздох слетел с его губ, а затем Йосель начал равномерно дышать.
– Ты жив.
Массивные руки голема задергались, как будто ему щекотали ладони.
– Встань, голем.
Огромные колени стукнулись друг о друга.
– Встань.
Голем поморгал, затем широко раскрыл глаза, снова закрыл их и отвернулся.
– Встань, я сказал.
Тогда Йосель приподнялся, сел, вытянул длинные-длинные руки, огляделся. Река искрилась как граненое стекло. Семь пражских гор вздымались вокруг, словно готовые заботливо принять его в объятья. Голем слышал, как поют птички, а на Карловом мосту видел людей, несущих свои товары на рынок, женщин с целыми корзинами луковиц на головах, мужчин, тянущих тележки. Сколько радости в этом смешении красок и звуков!
– Ты в моей власти, голем. Вставай.
Распростертый на песке, голем был больше любого из мужчин Юденштадта. Стоя он казался настоящим Голиафом. Раввин невольно отшатнулся, сопротивляясь побуждению убежать и спрятаться.
– Боже милостивый, что же я сотворил?!
Подобно ребенку, что учится ходить, великан попробовал переступить одной ногой, затем другой.
– Стой, стой, – приказал рабби, взволнованный и напуганный.
Голем поколебался, затем сделал еще шаг.
– Стой. Погоди. Не двигайся.
Ростом и сложением этот глиняный человек превосходил любого жителя земли, и определенно ни у одного человека не было таких могучих мускулов. Однако рабби Ливо напомнил себе, что при всей своей внушительности Йосель обладает весьма скудным разумом. По правде говоря, предполагалось, что голем просто будет выполнять самые простые команды. Подойди сюда. Иди туда. Делай это. Делай то. Кроме того, голем не должен был не только не испытывать никаких чувств, но даже не проявлять благодарности или удовлетворенности, что свойственно тупым животным. Йосель был вылеплен из глины с берегов реки Влтавы с одной и только одной целью – стоять на страже у ворот, патрулировать стены, защищать Юденштадт от вторжения, которое задумали недруги. Он был куклой, стражем, оплотом от ненавистного подъема близкой угрозы.
Однако рабби уже знал, что на самом деле искусственный человек может думать и чувствовать. Более того, поскольку его создание и рождение – акт чистой веры, выходящей за пределы разума,
чудо из чудес, это существо обладало знаниями и восприятием разумного, образованного человека. А эмоции? Да сколько угодно. Не имело значения, что Йосель был нем. Вдохнув ему в рот слова, рабби, в сущности, заполнил пустые страницы в мозгу своего глиняного сына текстом своих собственных познаний и томлений. Или, быть может, эти человеческие атрибуты стали даром, пожалованным голему той непрошенной и зловредной сущностью, что так терпеливо парила над берегами реки?Так или иначе, осчастливленный или проклятый, впечатляюще возвышаясь над своим создателем и отцом, Йосель последовал за ним в город. По пути он безмолвно дивился красоте мира – вонючим улицам и легко узнаваемым сифилитикам, прокаженным, трехлапому псу, изобилию нищих и проституткам, что даже рано поутру, после бурной ночи предлагают свои услуги.
– Боже мой, – говорили добрые жены своим мужьям, замечая приближение похожей на гору фигуры. – Что это? Мне не мерещится?
– Возможно, так сложены евреи, что приходят из Силезии.
– Племя гигантов? Да ведь он на десять голов выше раввина.
– Всего на три.
– Все равно. Ростом это чудище далеко за два метра.
– Да, человека здоровей я в жизни своей не видел.
– Эй, дети, бегите с улицы, как только его заприметите. Он может вас растоптать.
– Кто-то должен рассказать про него императору. Пусть стражники его свяжут и бросят в тюрьму.
– Может статься, это сам дьявол.
Решительно все очаровывало Йоселя. Завороженный, он жадно вдыхал своими большими ноздрями восхитительный запах реки, тухлятины и гнили. Кривозубые рыбаки на берегу Влтавы растягивали свои сети по шестам для починки, их товарищи уже оттолкнули от берега лодки, едва поднимая легкую рябь на зловонной, затхлой воде. Йосель с удовольствием обнял бы этих отважных проходчиков водных путей и приласкал бы бурых уток с бесперыми спинками, даже если бы их товарки отплатили ему щипками. Чудесный денек, прелестные птицы. Тощие куры на улицах осторожно ступали меж луж старой мочи и куч почерневшего снега, выискивая раздавленных жуков и личинок. Как они изящны! Ближе к Староместской площади из всевозможных обломков, связанных веревками, ставились рыночные лотки, а телеги, самодельные и изношенные, тащились из деревень с грудами изъеденной червями капусты, покрытого свежими ростками репчатого лука и репы, склизкой от подвальной плесени. Прекрасно, как прекрасно. Йосель с упоением вдыхал в себя запах черствого хлеба, дымящихся свиных кишок, многих слоев вымоченной в поту шерсти, кипящего на мыло и свечи жира, больных проституток, ночной воды. Ах, как же все это великолепно. Он жив. И город оживает.
Этим утром император встал из теплой постели своей любовницы Анны Марии, позавтракал похлебкой, густым рыбным бульоном, яйцами в мешочек и свежим белым хлебом. Вацлав был дома со своей женой, которая всего два дня тому назад родила прелестную девочку. Браге еще только-только влез в постель под бок к своей жене в своем доме близ Страговского монастыря. Через считанные минуты все его дети один за другим забрались к ним под одеяло и пристроились рядом. Кеплер, чья жена была истинной мегерой, подколодной змеей, фурией, гарпией, дикой кошкой о двух ногах, домой не пошел, хотя всю ночь наблюдал за звездами. Вместо этого он, как обычно, погрузился в хаос размышлений. Прошедшей ночью он увидел нечто весьма, весьма интересное. Марс, словно пьяный гуляка, зигзагами пятился по небу. Не объяснялся ли подобный феномен движением Земли, которая движется вокруг Солнца вдвое быстрее Марса? Или это была некая индивидуальная отличительная особенность самого Марса? Карел, старьевщик, восседал на своем стульчике, возвышаясь над верным Освальдом, который семенил по улице бодрей молодой кобылы по дороге на скачки. Церковные колокола, как обычно, трезвонили кто во что горазд. Городской глашатай кричал:
– Восемь, и все спокойно!
Они шли дальше, раввин впереди, Йосель за ним. Понемногу улицы стали такими узкими, что идти приходилось точно посередине дороги, чтобы Йосель не сшибал головой болтающиеся повсюду вывески. А в переулках надо было двигаться еще осторожнее, чтобы не задевать своими могучими плечами стены домов. Еще голему приходилось изо всех сил следить за своими ступнями, ибо ему не хотелось раздавить какого-нибудь мелкого зверька или причинить вред живому существу покрупнее.