Книга сияния

На субботний обед Рохель и ее бабушку часто приглашали в дом раввина. Для раввина и ребицин было мицвой принимать их у себя – сиротку и ее старую бабушку, и этот обычай не изменился даже после того, как Рохель вышла замуж за Зеева. Однако наступил вечер того дня, когда она увидела на улице голема. И вот, коснувшись мезузы, прибитой в дверном проходе раввина – в знак того, что в этом доме живут евреи, – а затем поцеловав свои пальцы, Рохель вдруг ощутила странное сжатие в животе, и в глазах у нее потемнело от предчувствия беды. Она ясно все вспомнила и горько пожалела о своей нескромности, о своей улыбке, ибо теперь ей снова предстояло встретиться с големом лицом к лицу.

Рохель знала, что Йосель был создан раввином, чтобы служить ночным стражем Юденштадта. Зееву, как и всем остальным мужчинам еврейской общины, раввин рассказал об этом на собрании. Сразу же после собрания все мужчины быстро разошлись по домам, чтобы сообщить эту новость своим женам, но те и без того все знали – от женщин, что заглянули тогда на кухню Перл. Не прошло и дня, как все мужчины, женщины, дети узнали про Йоселя. Никто в Юденштадте его не боялся, ибо им управлял раввин, а днем Йосель помогал ребицин, приносил и уносил, двигал и перетаскивал.

Итак, все поспешили занять свои места за субботним столом Шаббата. Перед возжиганием свеч были собраны монетки для бедных, цидака, затем стали петь «Л'ха доди». Перл зажгла свечи, а рабби Ливо сказал в честь жены, матери своих детей: «Жена воистину бесстрашная, где такую найдешь? Ибо цена ей много выше цены рубинов с алмазами». Дети получили благословение и в свою очередь благословили родителей и бабушку с дедушкой. Произнесены были и другие добрые слова: благодарение вину, благодарение хале. Потом халу надломили и стали отрывать от нее мелкие кусочки. Перл носила парик, который сидел у нее на голове точно птичье гнездо, а Лия и Мириам, обе в праздничных нарядах, держались горделиво, словно принцессы. Зельда, стараясь не меньше своих сестер думать о себе, тоже излучала царственную надменность. Мужья, похоже, радовались одному виду еды. Детишки выстроились в конце стола, хихикая и гомоня, точно счастливые голубята. Рохель была в своем свадебном платье, а ее остриженные волосы скрывал головной платок.

Тем временем голем Йосель, все в тех же в потрепанных покрывалах, неловко обернутые вокруг его бедер и плеч, ходил от очага к буфету, от стола с кипящими горшками, подавал на стол рыбу, куриный суп, кабачки и репы, рубленую печень, морковь. Двигаясь по кухне, он все старался держаться в тени, так аккуратно, чтобы ненароком не сбить стул, не толкнуть кого-нибудь, не нарушить ничей мир и покой. И все же лицо его сияло; в самом деле, Йосель светился подобно самому настоящему жениху, с набожной радостью приветствуя Шаббат, свою невесту.

Рохель была тронута поведением голема, а когда он ей прислуживал, смущалась. Для нее Йосель тоже был слугой. Слугой ее супруга. И Бога. Хотя Рохель временами казалось, что ее сердце – дом богатый и полный сокровищ, она чувствовала, что ей никогда не будет дано право держаться так же уверенно, как Лие или Мириам. Мимолетно пережив гордость за свое замужество, в их присутствии она вновь осознала, что осталась прежней – гостьей, чужестранкой, незаконнорожденной сиротой, взятой в жены из милости. И конечно, как все знали, а она узнала только недавно – зачатой насильственно.

В комнате Зеева было уже темно, и кожаные полоски отбрасывали вертикальные тени, точно деревья в мрачном и сонном лесу. А здесь, в доме раввина, пламя в очаге покрывало все лица теплым желтоватым румянцем, серебряные подсвечники поблескивали, и когда Перл ладонями подмахивала к себе огни Шаббата, все вокруг словно становилось воплощением света и порядка.

Когда Рохель была маленькой девочкой и еще не знала правды о вещах, она верила: если лечь на лужайке и лежать совсем неподвижно, трава, подобно острым волоскам, прорастет сквозь твою одежду и кожу. И когда ты встанешь, солнце вольется в тебя сквозь крошечные дырочки, как сквозь решето. И вот в этот субботний день, за несколько минут до захода солнца, ее глаза встретились с глазами Йоселя, и она вдруг вспомнила волшебные вещи, в которые некогда верила, и снова представила себя мечтательницей, которая так любит глядеть на звезды. Взгляд Йоселя на ее ладони вдруг заставил Рохель подумать о своих грубых пальцах с толстыми костяшками, которые могли бы вспорхнуть подобно крылатым голубкам и огладить его щеки, гладкие как у мальчика, так непохожие на заросшие бородами щеки мужчин Юденштадта. У коней из императорских конюшен, которых она видела сквозь решетчатые ворота императорских садов, были гладкие и блестящие крестцы. В точности так же выглядела спина Йоселя, когда он нагнулся вынуть еду из очага. А у Зеева, который каждый вечер бросал свои штаны в таз у себя под ногами, голени были волосатыми, точно у козла.

– Поешьте еще рыбы, – сказала Перл. Ее опрятная головка в косынке, быстро движущаяся вверх-вниз над тарелкой, заставляла жену раввина напоминать трех цыплят на русской деревянной игрушке, которые начинали забавно тюкать носиками, если потянуть за веревочку.

Йосель, этот голем, размышляла Рохель, жил, как и она, самой обычной жизнью и в то же самое время был страшно загадочен. Он был как недосказанная история, ибо не мог говорить. Он был как незавершенное начало. Рохель могла выдумать про Йоселя все, что угодно, вложить ему в уста любые слова. «Рохель, – мысленно заставила она его сказать. – Ты птица, Рохель? Ты умеешь летать?»

– Поешьте еще курицы.

Зять раввина всегда рад был проявить щедрость за чужой счет. Рохель увидела его прячущимся в своей бороде, точно в кустах ежевики, а его твердые и жестокие глаза блестели, как кремень. Как мог подобный человек иметь раввинские устремления? От его жены Лии несло сырым запахом сточных канав, тарелок, отмокающих в кастрюле со старой водой, и молоком, скисшим в кувшине.

Мириам, другая замужняя дочь раввина, вовсю пыталась превзойти свою сестру в заносчивости, без конца ныла и жеманничала. На улицах по пояс грязи, она чуть не поскользнулась на льду, цены такие высокие. А селедка – вы просто не поверите, ужас сколько за нее берут. И пекарь так груб, да кто он вообще такой? И все же, несмотря на скверный нрав Мириам, ее сварливость и раздражительность, муж ее обожал. Сейчас он держал руку меж ее коленей и глядел на жену так, словно каждое вылетевшее у нее изо рта слово было слаще меда.

– Сегодня Шаббат, – объявил раввин. – Мир, Мириам.

Йосель посмотрел на Рохель. Она посмотрела на него из-под опущенных век. И тут ощутила в пятках что-то вроде нежной щекотки, которая поползла вверх, а в кончиках пальцев что-то защипало, точно водяные капли запрыгали по горячей сковороде.

– Император так боится умереть, что попытался совладать со страхом, покончив с собой, – сказал один из зятьев раввина.

Вокруг всего столу зазвенел смех, а дети весело застучали ложками.

– Не смейтесь над чужой болью, – с укором произнес рабби Ливо.

– Даже над болью императора? – насмешливо спросила Мириам.

– Особенно императора, – ответила ей Перл, мрачно хмуря лоб. – Когда император чихает, нам лучше забираться в свои постели.

Дети с тревогой посмотрели на своих матерей. А Зельда, младшая дочь, рассмеялась.

– Я дрожу при одной мысли о том, что будет с нами, если он вдруг умрет, – сказал другой зять. – Как бы плох он ни был, лучше бы он не умирал.

– Должен ли я вам напоминать, – нараспев произнес рабби, – что сегодня Шаббат?

Он написал целый трактат, почему пастве не следует разговаривать, пока в синагоге идет служба. Не склонный к талмудической казуистике, рабби Ливо мрачнел, когда видел нарушение Закона, а грубость причиняла ему почти физическую боль. Шаббат есть Шаббат. Уделят ли здесь внимание его слову?

– Мы должны говорить только о радостном, не скорбеть, не бояться, – в его голосе зазвучала мольба. – Дайте миру шанс. Лишь один день в неделю он становится безупречным.