Книга странствий

* * *

Еврей живёт пока неплохо, но век занёс уже пращу: – Шерше ля Хайм, - кричит эпоха, сейчас я вмиг его прощу!

* * *

Сокрыто в пьянстве чудо непростое, столетия секрет его таят, оно трясёт российские устои, которые на нём же и стоят.

* * *

Я горе хотя и помыкал, но пробыл недолго в тюрьме, а вылетя, вновь зачирикал, копаясь в любимом дерьме.

* * *

Судьба разделится межой, чужбина родиной не станет, но станет родина чужой, и в душу память шрамом канет.

* * *

Ещё на поезд нету давки, ещё течёт порядок дней, ещё евреи держат лавки, где стёкла ждут уже камней.

* * *

Власть невольно обездолила наши души вольных зэков, когда свыше нам позволила превращаться в человеков.

* * *

Под сенью пылкой русской дерзости и с ней смыкаясь интересом, таится столько гнусной мерзости, что мне спокойней жить под прессом.

* * *

Китайцы Россию захватят нескоро, но тут и взовьётся наш пафос гражданский, в России достанет лесов и простора собраться евреям в отряд партизанский.

* * *

Он мерзок, стар и неумён, а ходит всё равно с таким лицом, как будто он один лишь ел гавно.

* * *

Когда протяжно и натужно Рак на берёзе закукует, мы станем жить настолько дружно, что всех евреев - ветром сдует.

* * *

Смотрю, как воровскую киноплёнку, шаги моей отчизны к возрождению; дай бог, конечно, нашему телёнку, но волк сопротивляется съедению.

* * *

За личных мыслей разглашение, за грех душевной невредимости был осуждён я на лишение осознанной необходимости. Потом прощён я был державой и снова вышел на свободу, но след от проволоки ржавой болит и чувствует погоду.

* * *

Скисает всякое дерзание в песке российского смирения, охолощённое сознание враждебно пылу сотворения.

* * *

Когда укроет глина это тело, не надо мне надгробие ваять, пускай стоит стакан осиротело и досуха распитая ноль пять.

* * *

Еврей, возросший в русском быте, не принял только одного: еврей остался любопытен, и в этом - пагуба его.

* * *

Скудно счастье оттепелъных дней: вылезли на солнце гнусь и мразь, резче краски, запахи гавней и везде невылазная грязь.

* * *

Какие бы курбеты с антраша искусство ни выделывало густо, насколько в них участвует душа, настолько же присутствует искусство.

* * *

Моя еврейская природа она и титул и клеймо, она решётка и свобода, она и крылья и ярмо.

* * *

Раньше вынимали изо рта, чтобы поделиться с обделённым, русская былая доброта выжглась нашим веком раскалённым.

* * *

Мираж погас. Огонь потух. Повсюду тишь недужная. В дерьме копается петух, ища зерно жемчужное.

* * *

Увы, с того я и таков на склоне лет, что время учит дураков, а умных - нет.

* * *

Слухи с кривотолками,сплетни, пересуды, вязкие потоки пакостных параш льют пустопорожние скудные сосуды, злобясь, что е соседних пенится кураж.

* * *

Я знаю дни, когда нечестно жить нараспашку и заметно, когда всё мизерно и пресно, уныло, вяло и бесцветно. В такие дни, умерив резвость, лежу, спиной касаясь дна. Периодическая мерзость в те дни особенно вредна.

* * *

Майский фейерверк брызжет в декабре, начат новый опыт, веет свежий дух; дождики в четверг, раки на горе, клёваные жопы, жареный петух.

* * *

В нашей почве - худородной, но сочной много пользы для души и здоровья, и на дружной этой клумбе цветочной лишь евреи - как лепёшки коровьи.

* * *

Сменив меня, теперь другие опишут царственную Русь, а я очнусь от ностальгии и с Палестиной разберусь.

Забавно мне, что в те же годы, когда я писал эти стишки, не веря, что такое счастье как свобода - может наступить даже в России, были поэты, заклинавшие Бога (и православного, и Бога вообще), чтоб ничего не изменилось. Ужасно интересно вспоминать сегодня один трогательный стих того времени достославного Станислава Куняева:

От объятий швейцарского банка, что мечтает зажать нас в горсти, ты спаси нас, родная Лубянка, больше нас никому не спасти.

Я теперь часто читаю этот стих на выступлениях, и мне со сцены ясно видно, что не только смех высветляет лица зрителей, но и какая-то тёплая ностальгическая дымка - так, наверно, запах костра влияет на все чувства бывшего заядлого туриста. Очень пахнет нашим прошлым этот стих, а в любом минувшем совершенно независимо от его качества содержится неуловимая приятность. Я же лично - вспоминаю сразу чьё-то дивное двустишие по поводу как раз этого стиха:

Вчера читал Куняева мне нравится хуйня его.