Книга странствий
Шрифт:
* * *
Я сегодня видел с крыши много дядей, тёть и кошку, будь немного я повыше, я б точней метал картошку.* * *
Тот гость у нас бы жил и жил, но я не знаю кто вчера лягушку положил ему в карман пальто.* * *
Ныл с утра дырявый зуб и, чтоб легче было, кинул я соседке в суп маленькое мыло.* * *
Я купил коробку кнопок и украл с витрины клей хватит* * *
Лился дождик монотонно, скучно было жить на свете, как пописал я с балкона, так никто и не заметил.Даже один чисто еврейский стих я умудрился накропать в возможном детском варианте:
* * *
Когда все дружки мои молоко у мам сосали, всё я делал, как они, но уже мечтал о сале.А мечты, переживания, обиды - всё ведь по-иному, чем у нас, должно происходить у этих мелких, но уже с несомненностью человеков, думал я, и тень Барто с неслышным осуждением стояла за моей спиной.
Со мной поссорилась подружка, и дни мои теперь пусты, а ей приснится пусть лягушка, ангина, мыши и глисты.* * *
Ты теки, моя слеза, очень больно папа высек, папе зря я рассказал все названия пиписек.* * *
Сегодня взрослые опять о чём-то спорили отчаянно, и зря меня прогнали спать за то, что пукнул я нечаянно.* * *
Света лунного дорожка красит стену надо мной, потерплю ещё немножко и сожгу свой дом родной.* * *
Рано мне пока жениться, очень мало мне годов, я хочу летать, как птица, чтобы какать с проводов.Мне предстояло написать о детской несомненной наблюдательности, ибо видят они и слышат - много более, чем мы предполагаем.
* * *
Папа маму раз обидел, оба жутко злились, а потом я ночью видел, как они мирились.* * *
Папа маме не соврал, он на встрече коллектива, он из тумбочки забрал два цветных презерватива.* * *
Я услышал ветки хруст, я увидел ноги тётки, тётка писала под куст из большой сапожной щётки.* * *
А пока шептал уныло папа мне про баю-бай, мама гостю говорила, что наш папа - разъебай.А познание мира, неотрывное от фантазии и хулиганства? Только тут, хочу признаться, было мне намного легче, ибо у меня, седого дурака, такое же точно восприятие, как у тех, кого хотел я имитировать.
* * *
У раззяв и у раззявок в их раскрытом настежь рту плавно вьются сто козявок и плодятся на лету.* * *
В пушки, танки и хлопушки прекращается игра, от любви к моей подружке я уписался вчера.* * *
Спать напрасно между кукол мишке плюшевому дали, он во сне храпел и пукал, и они всю ночь рыдали.* * *
Шепча, какой несчастненький и сил уже в обрез, кузнечик голенастенький на бабочку залез.* * *
Возле озера по кругу скачут восемь лягушат, это все они друг к другу ночью трахаться спешат.* * *
Бросил я курить и драться, не ворую спички, всё хочу я разобраться: как ебутся птички?И тут я сделал непростительную глупость: от желания услышать поскорее, как это звучит, я несколько четверостиший прочитал на выступлениях. Поняв немедленно, что взрослым людям - противопоказаны по их душевному устройству наши детские стишки. Да, все хохочут в полный голос, но в глазах у них я вижу - даже не растерянность, а ужас. И я их отлично понимаю. Эту реакцию замечательно мне выразила Дина Рубина - я позвонил ей, прочитал пару стихов и легкомысленно спросил:
– А лично ты, если такая книжка выйдет, ты её купила бы?
– Гарька, - воскликнула собеседница, - я на все деньги, что у меня есть, скупила бы весь тираж, чтоб это не попалось моим детям!
И тут я приуныл (не буду врать, что призадумался), и вдохновение покинуло меня. Ужасно жаль, поскольку были там стишки, которые мне нравились и нравятся доныне.
* * *
Посмотреть на драмкружок приплелись родители, из-за них мы, кроме жоп, ничего не видели.* * *
Мне на все мои дела хватит сил и доблести, наша бабушка была первой блядью в области.* * *
В тени от водокачки, где садик и беседка, играли две собачки, как папа и соседка.* * *
Мы закрыли все окошки, но уснуть мы не могли, ночью так орали кошки, словно тигры их ебли.* * *
За природой наблюдая, ходит ёжик - и хохочет, это травка молодая яйца ёжику щекочет.Но не оставляет меня всё же некая упрямая надежда. Будучи уже весьма немолод, я знаю и помню, что на крайнем склоне лет многие старики впадают в детство. Может быть, тогда я и закончу этот цикл?
Окончание
Я уже летел обратно, и гастрольная усталость явно сказывалась на количестве сигарет. За полтора часа, что я торчал на пересадке, я выкурил с полпачки, навёрстывая воздержание в предыдущем самолёте. И походную фляжку с виски осушил я уже мелкими, но частыми глотками. Мысли текли вялые и как бы несколько лекарственные, словно пробующие чуть меня подбодрить. Думал ли когда-нибудь мальчик из бедной еврейской семьи, что возвращаться из Берлина в Иерусалим, домой, он будет через Рим? А думала ли об этом его бабушка Любовь Моисеевна, рано оставшаяся без мужа с тремя детьми в каком-то маленьком украинском местечке? А думал ли об этом его дядя Исаак, кандидат экономических наук? А тётя по маме, детский врач, измученная непрестанным блядством своего мужа-хирурга? А его папа с мамой, прожившие свою жизнь, как стоики, хотя о таковых навряд ли знали?
Мои мысли так стремительно переметнулись на Сенеку, что я даже несколько встряхнулся. С его текстами впервые встретился я в заполярном городе Норильске, зэками построенном посреди тундры и о лагере напоминавшем всем своим обликом. В шестьдесят третьем, кажется, году я был там в инженерной командировке. Водку пил с ребятами из местной газеты, мне у них в редакции тогда понравился плакат: "Не говорите даже о деле!". Гуляя как-то раз по улицам, наткнулся я на странную библиотеку - принадлежала она профсоюзу охотников. Те ненцы и долгане, что стреляли песцов на необъятной территории Таймыра, вряд ли даже о ней знали, а уж как она была нужна им, очень просто догадаться. Я вошёл и почти сразу обомлел. В библиотеке было совершенно пусто, что естественно, однако же на полках там стояли книги, которых в Ленинке в те годы не давали. Я попросился погулять внутри и там впервые в жизни подержал в руках двухтомник Шопенгауэра, томик Ларошфуко, жадно полистал двенадцатитомник Стефана Цвейга издания двадцатых годов (их было там четыре или пять комплектов).