Книга темной воды

— Вы в Центре дубликации, – холодно заметила женщина в белом халате. И я вдруг понял, что это та самая старуха в белом халате, что много лет назад назвала мой поступок создания дубль-б еще живой жены аморальным.

— Я вас узнал, – я ощутил тяжесть в макушке и посмотрел наверх. Над моей головой висел блестящий металлический шар. Я перевел взгляд вниз. Под ногами находилась черная платформа Агметра.

— Ваш уровень агрессивности слишком высок, – сообщила психолог, – вам отказано в создании дубль-б. Более того, – она нахмурилась, – я бы рекомендовала вам пройти курс лечения. У вас имеются скрытые наклонности, которые в будущем могут проявиться и негативно сказаться на вашем…

— Идите к черту! – заорал я, и выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Я припал к стене и долго стоял, тяжело дыша. Я никак не мог прийти в себя. Меня лихорадило, пережитое накатывало смутными волнами.

Значит, все, что я чувствовал, было видением, вызванным этим прибором — Агметром. Не было никакой механической куклы, которую я любил. Не было жестокого убийства, совершенного мной…

Не оглядываясь, я пошел прочь по коридору.

За раздвижными дверями хлестнул в лицо ледяной дождь. Он шел в этом холодном, сумрачном городе многие дни, он никогда не прекращался. Фигурки одиноких прохожих пропадали в сером мареве. Колонны небоскребов подпирали черное небо, в котором не было ни единого просвета.

И в моей душе, душе старого усталого человека, тоже не было ни единого просвета…

— Как успехи? – поинтересовался старший лейтенант Шаповалов.

— Все в порядке, – сообщила психолог, – процедуру он прошел успешно.

— Направление…

— На лечение был направлен в марте в ходе проверки социальной лояльности. Недовольство действиями правительства. Недовольство своей ячейкой. С последующим развитием склонности к суициду и, как теперь это стало очевидным, насилию.

— Как он?

— Все, как обычно. Уверен, что ему отказано в создании дубль-б. В результате пережитого стресса вернется к активной позиции в ячейке…

Отповедь социопата

Семь долгих лет я провел в заключении. Я был изолирован от общества, потому что однажды некая умная машина объявила меня социопатом. Мне было всего пятнадцать, когда меня отбраковали, забрали у родителей и поместили в специнтернат для потенциальных преступников.

Впоследствии тесты подтвердили, что я склонен к асоциальному поведению, а значит, вряд ли когда-нибудь смогу стать полноценным членом общества.

С тех пор минуло семь лет. Я проходил тесты каждые полгода, но ни один из них не выявил положительных тенденций. Точнее, тех тенденций в изменении личности, которые считали положительными они.

Я давно уже разделил весь мир на «они» и «мы». И был уверен, что наступит такой день, когда мы выйдем на свободу. И тогда они пожалеют. Все они. И те, что нас определили сюда. И те, с чьего молчаливого согласия творилась несправедливость.

После две тысячи десятого года компьютерные технологии прочно срослись с социологией, регулируя общественные и политические процессы. Такие, как я, ненавидели любую из этих высокоточных и умных машин. С холодным расчетом компьютеры ставили на нас клеймо, и вышвыривали на свалку, словно ненужные модули в их совершенной комплектации — машины строили общество абсолютно счастливых и здоровых людей.

Не спорю, им удалось добиться определенных успехов — уровень преступности существенно снизился. Но все же, человечество осталось прежним. Олигархи процветали. Абсолютное большинство жило за порогом бедности. Киллеры регулярно убивали крупных бизнесменов и известных журналистов. Наркоманы оставляли шприцы на детских площадках. Террористы взорвали только за последний год два самолета. И ветеран с диагностированным «чеченским синдромом», и потому лишенный права голоса на выборах, под Новый год забрался на чердак высотки и открыл огонь по прохожим.

А может, они покончили с войнами? Ничего подобного. Солдаты все так же убивали на полях сражений. Причем действовали с особой жестокостью. Ведь воевали они теперь под воздействием нового препарата — неврола, избавляющего их от боли и страха.

Сейчас депутаты всерьез обсуждали поправки к конституции, дающие право искусственному интеллекту самому избирать политиков во власть.

А некоторые пошли еще дальше — полагая, что человеческим сообществом должен полностью управлять искусственный интеллект. Рациональный и сверхточный, он, дескать, никогда не совершит ошибок, присущих примитивному человеческому разуму.

Я ненавидел этот мир еще и за то, что это был мир самоуверенных людей и машин. Я искренне жаждал его уничтожить.

Проведя за чертой долгие годы, я думал: что, если где-то в компьютерные расчеты вкралась ошибка? Почему они так уверены, что тесты непогрешимы? Быть может, изначально я вовсе и не был социопатом — всему виной неверные данные и, соответственно, неправильные выводы. И не делает ли меня теперь маргиналом необходимость находиться среди тех, чей диагноз верен?

— Итак, – программатор в белом халате, винтик из целого сонма лагерных служащих, смотрел на меня с мнимым участием. Он знал: я ненавижу систему. И ненавижу его лично, как представителя этой системы. – Как обстоят наши дела?

— Как обстоят ваши, не знаю. Мои — в норме.

— Но тесты говорят об обратном.

Он не хуже меня знал, что все эти разговоры — лишь профанация. Они никогда не выпустят меня на волю. То, что у них называлось диагнозом, на деле являлось приговором. Все результаты тестов буквально вопили — он опасен…

Я часто думал о побеге. Но шансов на успех, я знал, нет. Хотя вокруг лагеря не было даже забора.

Все мы носили на щиколотках электронные браслеты. Благодаря этим нехитрым устройствам, охранная система знала о каждом нашем шаге. Снять браслет из сверхпрочного самовосстанавливающегося керамита не представлялось возможным. Из такого же материала делали обшивку космических кораблей — после попадания небольшого метеорита она восстанавливалась в течение земных суток. Стоило кому-то из нас нарушить границы, и керамитовый браслет начинал пищать. Если заключенный продолжал упорствовать, его предупреждали слабым электрическим импульсом. В случае неповиновения удары тока становились все ощутимее.

Среди нас хватало упрямцев и просто психов — тех, кто решили идти до конца. Все они были мертвы.

Я только однажды видел, как это происходит.

Дергаясь, словно марионетка на проволоке, беглец поднимался по склону холма. Даже отсюда, с расстояния в несколько сот метров, было слышно, как он кричит. Упорству его можно было позавидовать — он шел до самой вершины. А когда рухнул замертво, от его тела еще долго поднимался дым. Потом приехала машина, и тело смельчака увезли в морг. А с нами провели очередную душеспасительную беседу.

Я никогда не был слишком смелым. Несмотря на целых семь лет, проведенных в неволе, я очень ценил жизнь. Даже в самых простых ее проявлениях. Утренняя чашка горячего какао в лагерной столовой. Свежее постельное белье после прачечной. Ионный душ, покалывающий кожу. И свидания с Лисой в стерильном боксе…

Компьютер рассчитал, что мы подходим друг другу в эмоционально-личностном рисунке. И теперь три часа в неделю мы проводили наедине. Никаких прогулок — это нерационально. Только встречи с целью интимной близости в специально отведенном для этого помещении.