Книга теней

– Я ветеринар, – напомнили в ответ. – А Вас интересует эта область – хиромантия, евгеника, гороскопы?

– Не так чтобы…

– Ну да, конечно. Вы ведь практик, лингвист.

– Послушайте, Станислав Леопольдович! Не слишком ли много Вы обо мне знаете для первой встречи? – Петру становилось уже просто страшно.

– А что я знаю? – со всевозможным простодушием.

– Ну, имя вот… и еще это, как его… род занятий… что я лингвист, например!

И опять смех. Мягкий, успокаивающий, убаюкивающий смех. – Я старый-старый, – это уже отсмеявшись, всерьез. – И потом, я уже говорил, что живу внимательно и медленно. Стало быть, успеваю заметить кое-что. Скажем, в троллейбусе сумка Ваша прямо у меня перед носом моталась, а оттуда тетрадь торчала – с надписью по корешку: Грамматика. Петр Ставский. Так что у всего бывают простые объяснения. И зря Вы паникуете, голубчик. Знаете, телепередача такая есть – «Это вы можете» называется? Уверяю Вас: это и Вы можете. И никакой мистики.

Нельзя сказать, что признание Станислава Леопольдовича успокоило Петра до конца, – правда, отлегло, что называется, но общее ощущение аномальности ситуации в целом осталось. Было нечто такое в поведении Станислава Леопольдовича, что не поддавалось осмыслению, ускользало, улетучивалось – ну да ладно.

– Знаки, знаки… – бурчал, однако, тот. – Подлинные знаки – вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется. Что же мы так толстокожи-то, а? Вы вот – почему так толстокожи?

В ответ на темный… темноватый этот монолог Петр тут же почему-то вспомнил цыганку с бульвара, благополучно выпавшую из его сознания на все это время, и спросил, боясь своего вопроса:

– Вы… Может быть, Вы что-то конкретное имеете в виду?

– Ах, да ничего конкретного я в виду не имею, – беспечно отозвался хозяин. – Я ведь вообще говорю… ingsgesamt, так сказать. А у Вас что-нибудь конкретное на памяти?

– Цыганка у меня на памяти. И сын ее. – Только не смотреть, не смотреть в это время на Станислава Леопольдовича: сейчас хозяин выдаст себя как человек «оттуда» (откуда, боже мой?). Но скучное-скучное, вялое-вялое в ответ:

– Цыга-анка… Ну их к лешему, этих цыган, знаете ли. Кто их поймет! Странный народ, не обращайте внимания.

– На что не обращать внимания? – Вот он и пойман, милейший хитрован этот. А ну-ка, еще раз: – На что не обращать внимания, Станислав Леопольдович? – И – глаза в чай.

– Да на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… Видите ли, ручное все это.

– Какое? – несколько обалдел Петр, вообще не поняв определения.

– Ручное. Hand made, не по-русски говоря. Впрочем, у Вас второй язык…

– Английский, – успокоил Петр. – Только у нас второй язык плохо преподают. Почему hand made?

– Да кто ж их знает почему? Так они предпочитают, должно быть.

– Не понимаю я, – сдался Петр.

– А не все нужно понимать, – просто реагировал Станислав Леопольдович. – Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.

– Для Вас – тоже?

– Конечно. Для всех. Я вот не понимаю, например, как это – телефон? Или, допустим, – телевизор! Вы можете мне объяснить? Петр помотал головой и улыбнулся.

– А Вы, между прочим, в первый раз улыбнулись. Поздравляю Вас. Теперь я спокоен. То есть спокоен, что Вы спокойны.

Надо было сказать эту фразу, чтобы и в самом деле покой пришел в душу Петра. Он смотрел на Станислава Леопольдовича, на милое мудрое лицо его и не понимал теперь уже себя. Чего дергаться? Зачем искать скрытого смысла в простых словах будничного этого человека? Ну, с причудами… ну, с хитрецой – старик как старик. Хорошо, экстравагантный старик. Но ведь «явно-не-Воланд», что, в общем, с самого начала ясно. И даже не из свиты Воланда. Из другой свиты. Или вовсе не из свиты. Сам-по-себе-старик. Замечательный.

– Вы замечательный, – сказал Петр, глядя теперь уже прямо в глаза Станиславу Леопольдовичу.

– Замечательный? – И снова этот смех – нет, уникальный все-таки смех… легкий, как бабочка!

– Мне надо спросить Вас, Станислав Леопольдович… – а тот плывет куда-то, и над ним появляется еще один Станислав Леопольдович – такой же, как этот, только чуть выше и правее, и, может быть, чуть хитрее и чуть забавнее…

– Вы перешли бы на диванчик, – слышит Петр откуда-то издалека, как будто из Австралии или из Новой даже Зеландии… из-новехонькой-зеландии-такой; и вот он с трудом передвигает ноги, и его клонит, клонит куда-то. Последнее, что застревает в его сознании, – странное определение «троллейбусный старичок».

– Петр, голубчик, Вам, наверное, домой пора, Вы проспали четыре часа.

И Петр открывает глаза. Он укутан пледом; клетка белая – клетка черная. Прислонившись к дивану, посапывает рядом с ним пес Анатолий. У стола сидит троллейбусный старичок и смотрит на них прозрачными глазами.

– Десятый час, – говорит он. – Около одиннадцати только будете на «Соколе».

– На «Соколе»? – и опять привкус мяты во рту: откуда он знает? Сна – ни в одном глазу.

– Ничего-то Вы, голубчик, не помните, – качает головой Станислав Леопольдович. – Вы же сами перед сном мне сказали, что на «Соколе» живете!

– Простите, я уснул… конфуз такой, – 6ормочет Петр, опуская ноги (в сапогах на диван!) на пол. Привкус мяты проходит, с появлением воспоминания «явно-не-Воланд». – Мы ведь так и не поговорили как следует. Что же это я…

– Поговорим еще, будет время. Вы ведь придете?

И Петр понимает ясно: он придет. Он придет не один раз. Он будет заходить сюда часто. Как к себе домой.

– Я приду… если я Вам не слишком… неинтересен.

– Мне, честно говоря, никто не интересен. Но в данном случае не в этом дело. Я, видите ли, как-то уже полюбил Вас, что ли, – трудно объяснить. Смею надеяться, что и я Вам не интересен – в смысле… как бы это сказать… «встречи-с-интересным-человеком»! Вы лучше, голубчик, забудьте обо всем, что я тут Вам наговорил. Это я так, под настроение. Все ведь под настроение. Если бы мы встретились с Вами вчера или, скажем, завтра, я бы наговорил чего-нибудь другого. Может быть, тогда я не был бы уже ветеринаром, и собаку мою звали бы не Анатолий, и второй бутылочки в платяном шкафу не оказалось бы.

– Понимаю, – нечестно ответил Петр.

– Или еще поймете, – подмигнул Станислав Леопольдович.

– Тогда я пойду, пожалуй… Только вот… телефон мой я хочу Вам оставить – мало ли что.

– Так Вы дали уже – перед сном. – В руках Станислава Леопольдовича – клочок бумаги, на котором действительно записан телефон Петра.

– Ага, – глупо говорит он, одеваясь в темной прихожей, куда хозяин и заспанный Анатолий выходят его провожать.

И вот он спускается по лестнице – лестница тоненько эдак поскрипывает, – делает два шага по снежному тротуару, оборачивается. Станислав Леопольдович, заслонив грудь ладонью, кричит ему из форточки:

– Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!

Вернуться? Спросить обо всем? То есть что же… уличить? Вспомнить подробности дня: моя сумка была застегнута на молнию и ничего из нее не торчало, я не говорил, что живу на «Соколе», не оставлял своего телефона! Не было, не было всего этого, в своем же я пока уме!.. «Поговорим еще, будет время», – откликается вдруг в нем. Время, конечно, будет: все только начинается… И Петр крикнул:

– До завтра!

У метро машинально сунул руку в карман, да ведь денег-то нет! Денег нет – есть бумажка. Вынул, развернул. Увидел пятачок и сопроводительную записочку: «Память тренируйте, голубчик. Это Вам на метро». Подпись: «С. Л.». А жутко не стало – стало легко. И Петр взглянул на небо – перед тем как войти в метро.