Книга Трех

— Замолчи и убирайся с моих глаз! — цыкнул на него Тарен. — Иначе ты действительно получишь, чего просишь.

— Гурджи просил чавки и хрумтявки, — загнусавил Гурджи. — Но он спешит повиноваться, могущественнейший лорд. Он не издаст больше ни стоналки, ни печалки, будут одни молчалки. Даже о том, что он слышал и видел. Нет-нет, он не потревожит больше сон великих героев. Гурджи уходит, не шумча и не ворча.

— Немедленно вернись! — закричал Тарен.

Гурджи просиял:

— Хрумки?

— Послушай меня, — примирительно сказал Тарен, — у нас мало еды, но я отдам тебе всё. Только уж потом тебе самому придётся искать себе чавки. А теперь говори!

Гурджи согласно кивнул.

— Много войск с острыми кольями маршировало в долине, — затянул он. — О, гораздо больше, чем прежде. Гурджи сидел и следил тихо и умно. Он не просил о помощи. Нет, они дали бы не помощь, а новые рубитки и убитки.

— Что это? — вскричал Ффлевддур. — Большое войско? Мне бы хотелось увидеть его. Я всегда обожал процессии такого рода, все эти военные походы и марши.

— Это были враги Дома Доны, — сказал Тарен. — Мы с Гвидионом видели их до того, как нас схватили. Теперь, если Гурджи не ошибается, они собирают подкрепление.

Бард вскочил на ноги:

— Пламенный никогда не бежал от опасности! Чем сильнее враг, тем громче слава! Мы найдём их, мы нападём на них! Барду будут петь хвалу в веках!

Увлечённый порывом Ффлевддура, Тарен выхватил меч, но тут же охладел. Он вспомнил предупреждение Гвидиона в лесу около Каер Даллбен.

— Нет-нет, — медленно произнёс он, — глупо даже мечтать об этом. — Он улыбнулся Ффлевддуру, — Барды, может, и будут слагать гимны в нашу честь, но мы этого уже не услышим. Нам пока лучше оставаться в живых.

Ффлевддур, разочарованный, вновь опустился на траву.

— Вы можете толковать о бардах сколько угодно, — сказала Эйлонви, — а я отправляюсь спать. Мне не до битв и подвигов.

С этими словами она натянула на голову плащ, свернулась под ним клубком и затихла.

Полусонный Ффлевддур уселся на корень дерева и потряс головой, стряхивая остатки сна, потому что наступила его очередь стоять на страже. Гурджи притулился в ногах у Эйлонви. Тарен, измученный событиями этой ночи, тут же погрузился в смутный тревожный сон. Перед ним проплывали видения Рогатого Короля, его воинов, он слышал крики из горящих корзин.

Вдруг сон ушёл от него. Тарен сел. Горюя о потере Гвидиона, он начисто забыл о той главной цели, ради которой пришёл сюда. Он позабыл о Хен Вен! Ради её спасения Гвидион хотел предупредить и собрать Сыновей Доны. Голова у Тарена тяжелела и кружилась. Его друг, без сомнения, мёртв. Значит, он, Тарен, должен вместо него идти в Каер Датил. Но что тогда будет с Хен Вен? Всё так запуталось! Теперь он уже тосковал по безмятежной жизни в Каер Даллбен, готов был даже полоть огородные грядки или ковать бесконечные подковы. Тарен беспокойно вертелся с боку на бок, не находя ответа ни на один вопрос. Наконец усталость взяла своё, и он уснул, погрузившись в ночные кошмары.

Глава десятая МЕЧ ДИРНВИН

Тарен открыл глаза. День был в разгаре. Оголодавший Гурджи обнюхивал седельную сумку. Тарен быстро поднялся, отделил от припасов большую часть. Остальное он припрятал, не зная, сколько им придётся блуждать и скрываться в лесу без пищи. Этой беспокойной ночью он принял решение, о котором пока не хотел говорить никому. Но он был уверен, что оно правильное. Сейчас надо было набраться сил, и Тарен сосредоточился на скудном завтраке.

Гурджи сидел, скрестив ноги, и жадно поглощал еду с такими ужимками, причмокиванием и громким чавканьем, что казалось, голодал целую вечность. Ффлевддур тоже глотал свою долю торопливо и не пережёвывая. Верно, тоже изголодался, бедняга. Эйлонви больше интересовал меч, который она вынесла из могильника. Он лежал у неё на коленях, и девушка, прикусив кончик языка от усердия, внимательно изучала усыпанные каменьями ножны.

Когда Тарен подошёл к ней, она вдруг быстро спрятала меч за спину.

— Ты ведёшь себя так, — засмеялся Тарен, — будто я хочу украсть его у тебя.

Он присел рядом и тоже стал разглядывать это древнее оружие. Хотя драгоценные камни, украшавшие рукоять, сверкали по-прежнему, ножны потемнели, были расплющены, а рукоять почти почернела от времени. И всё же от меча веяло какой-то древней силой. Тарену ужасно хотелось заполучить его.

— Послушай, — сказал он, — позволь мне глянуть на клинок.

— Я не осмеливаюсь вынуть его из ножен, — прошептала, к великому удивлению Тарена, Эйлонви.

Лицо её вдруг стало торжественным и одновременно каким-тр робким.

— На ножнах начертаны символы силы, — пояснила Эйлонви. — Я видела эти знаки раньше на некоторых вещах Ачрен. Они всегда означают что-то запретное и опасное. Конечно, все вещи Ачрен опасны, но некоторые запретны и опасны больше, чем другие.

Она помолчала и продолжала, нахмурившись:

— Видишь, здесь есть и другая надпись, но это древние письмена. — Она своенравно топнула ножкой. — О, почему я не успела постичь всё, что знает Ачрен? Я могу разобрать эти древние письмена, но не до конца понимаю, что они значат. Это так раздражает меня! Будто прервали зевок и ты никак не можешь дозевать.

Как раз в этот момент к ним подошёл Ффлевддур и тоже стал разглядывать странное оружие.

— Это из могильника, да? — Бард покачал своей лохматой желтоволосой головой и присвистнул, — Предлагаю отделаться от него поскорее. Никогда не доверяйте вещам, найденным в могильниках. Дурное это дело — возиться с ними. Вы же не знаете, в чьих руках они побывали и какую службу служили.

— Если это волшебный меч, — начал Тарен, всё более возбуждаясь таинственностью попавшего в их руки оружия, — то не стоит ли, наоборот, оставить его у себя?…

— О, помолчи! — вскричала Эйлонви. — Я не могу услышать свои мысли. И вообще, с чего это вы оба обсуждаете, что делать с мечом? Он, в конце концов, не ваш, а мой. Я нашла его, вынесла, я почти застряла из-за него в грязном тоннеле.

— Считается, что барды понимают такие вещи, — сказал Тарен.

— Естественно, — сказал Ффлевддур, уверенно улыбаясь и почти уткнувшись острым своим носом в ножны. — Все надписи обычно похожи одна на другую. Такие выводят чаще всего на ножнах, а не на клинках. Пишут всегда почти одно и то же. Вроде «Опасайся моего гнева». Ничего не значащие слова…