Книга встреч

В ту пору подружился я с двумя бабулями: с Агафьей и Акулиной. Эти старушки Божьи были слепыми, но все Евангелие знали наизусть, всю службу помнили, и все мне объясняли. Бывало, придешь к ним, а они: «Ты, Коля, знаешь, какой праздник приближается? Такой-то. А в чем его смысл? А вот в том-то». Много знали наизусть духовных стихов. Мне особенно ложился на душу стих про Алексия Божия человека. Невольно приходили в голову мысли: а я-то смогу так же? или нет?.. Полюбил я общаться с Агафьей и Акулиной. А в колхозе, прослышали, что я крестился, что я к бабушкам слепым в гости хожу и стали меня звать Святым. Да со злостью такой: «Эй ты, мол, Святой!..» «Ты, Святой, — бригадир мне говорит, — если на праздник в церковь убежишь, мы тебя догоним, свяжем, да в тюрьму!» Может, пугал, а может и нет, а только я все-таки убежал. Возвращаюсь, — они меня уже ждут. «Ну, — говорят, — теперь берегись! А попу твоему мы все волосы выдерем!» Вот тут я испугался по-настоящему. Батюшка только-только с Колымы вернулся, а ему такие неприятности! И утром снова побежал я в церковь, чтобы предупредить батюшку. Бригадир за мной на лошади гнался — не догнал. Прибегаю: рассказываю, а отец Прохор был не пугливый: «Пусть — говорит, — приходят, ничего! А ты, раб Божий Николай, живи при церкви, мы тебя в сторожке определим». И я сразу понял, что так и нужно и остался у батюшки. Учился всему понемногу, и к Рождеству уже выучил всю службу, знал неплохо устав, умел прислуживать в алтаре… Однажды захотел я вымыть иконостас, — забрался на него, да как грохнусь вниз на цементные ступеньки! Здоровенный кусок цемента отломился, а мне хоть бы что!.. В храм народ стекался со всех сторон… Так люди в церковь тянулись!.. Представьте только: за один день бывало у нас по 150 крестин и 75 венчаний!.. Тому причиной было и то, что именно в эти годы в наших краях произошло знаменитое «стояние Зои». Сам я в ту пору в Самаре не был, но сестра о. Прохора побывала рядом с домом «каменной Зои» и видела, какие огромные толпы народа осаждали этот дом, как даже крыши всех окрестных зданий были переполнены людьми, и как пытались власти безуспешно разогнать толпу при помощи пожарных брандспойтов…

…Так и прожил я у о. Прохора до 1960 года, а потом батюшка самочинно сделал в церкви ремонт и за это уполномоченный отобрал у него регистрацию…

Приезжали к батюшке два семинариста, оба Николаи, один из Московской семинарии, а другой из Ставропольской. Тот, что из Московской, очень сильное впечатление на меня производил: бывший моряк, одет всегда в костюм, всегда при часах; а более того поражал он меня своим знанием и своей, — как бы это сказать? — значительностью. Смотрел я на него, смотрел, и сам захотел в семинарию. А второй Николай, ставропольский, он службу знал хуже меня, неученого, и тем не менее, вечно пытался меня поучать… Я отлично понимал, что знаю о церковной жизни больше, чем он, семинарист, и это, как ни странно, тоже заставляло меня мечтать о учебе. Вот, что, кстати, любопытно: этот семинарист не хотел быть монахом, а собирался жениться на батюшкиной племяннице, но та перед самой свадьбой сбежала с другим. Расстроился Николай, долго переживал, а потом отправился за советом к старцу, к архимандриту Гавриилу, что сейчас в Ульяновской области причислен к лику местночтимых святых. Старец тоже не сказал ему ничего о монашестве, а велел обратиться к такой-то девушке — назвал ее имя, дал адрес, благословил… Николай обрадовался, поехал по указанному адресу, и сходу предложил девушке руку и сердце. Но та вежливо его выслушала и вежливо отказала. Второй раз у Николая ничего не вышло с женитьбой. Он третьего раза испытывать не стал, а пошел в монахи. Мне эта история очень запала в душу…

А сам-то стал монахом совсем иначе. Учился я в нашей Академии, и не знал еще, какой мне путь избрать. И не задумывался особо над этим: мол, как Господь управит, так тому и быть. В Академии много слышал я про старца Андроника, который жил в Тбилиси и был очень в ту пору известен своей прозорливостью. Очень мне захотелось съездить к нему, наставиться у него в духовных вопросах и посоветоваться о своей будущности. Уговорил я своего друга отправиться вместе в Тбилиси, но как туда ехать-то мы и не знали. Решили: возьмем билеты на ближайший поезд, куда бы он ни шел. Ближайший поезд шел на Одессу, — нам это подходило, но билетов достать не удалось. И что же? Поговорили мы с проводником, и он взял нас без билетов. Приехали в Одессу, — теперь нужно пароходом ехать до Батуми. Билетов опять нет, но едва мы, не солоно хлебавши, отошли от кассы, как кассир кричит нам вслед: «Молодые люди! Нашлись билеты! Какая-то женщина два билета сдала!» Так нас Господь всю дорогу вел за ручку. И вот уже в Тбилиси, в храме св. Александра Невского мы старца Андроника нашли. Когда я его увидел впервые — ох, у меня сердце встрепенулось и ноги задрожали! Я думал, это сам Серафим Саровский к нам вышел, — такое от его сияние исходило. Он как увидел нас, так сразу говорит: «О, священники ко мне приехали, священники!» А одеты мы были по-мирскому, и бород у нас не было: как догадаешься, что мы будущие священники? Старец с нами был ласков, дал отдохнуть, познакомиться с городом, и только потом повел с нами беседу. О чем мы беседовали, я сейчас говорить не буду, скажу только, что благословил он меня выбрать монашеский путь, и я, нимало не раздумывая, по приезду в Ленинград подал прошение. В тот же год меня постригли в монахи с именем Гурий. Никогда не думал, что будет мне такое имя, но так оно вышло…

Служил я по разным приходам: в Рождествено, в Тихвине, в Ополье, преподавал Устав в Академии, пока не прибыл, наконец, в Кингисепп, или, вернее, в богоспасаемый город Ямбург, — никаким иным названием мне его называть не хочется, — и впервые увидел здешний красавец-собор во имя св. вмц. Екатерины. В ту пору размещался в нем городской краеведческий музей. И начал я ходить на приемы к первому секретарю горкома с просьбой: отдайте храм верующим! Секретарь мне, обычно отвечал: «Мы на восстановление этого собора затратили два миллиона рублей, а вы хотите его даром забрать?» «Во-первых, — говорю, — разрушали его не мы. А во-вторых, построили его не для вашего музея, а для того, чтобы в нем Богу молиться!» Но, конечно, ничего из таких разговоров не получалось: с шуточками да с улыбочками, первый секретарь от решительного ответа уходил. Тогда я стал проводить регулярные дежурства возле храма: народ собирался, читали Псалтирь, молились… Нас пытались прогнать, нам угрожали, но мы не отступали. Как-то раз, уже в перестроечное время, меня пригласили принять участие в торжественном шествии по случаю Дня Победы. Идем мимо собора. Верующие меня просят: «Батюшка, давайте остановимся здесь и отслужим панихиду по убиенным воинам!» Я им объясняю: «Подождите, не время сейчас! Вот дойдем до кладбища, там помолимся!» Но люди эти, что обратились ко мне, были настроены решительно. Они остались возле храма: пока, мол, молебен не будет отслужен, не уйдем отсюда! Я в это время молился на кладбище, — вдруг ко мне приезжает городское начальство: «Батюшка, успокойте народ! Что это у вас за незаконное сборище возле собора?» Я в ответ: «Обещайте, что передадите собор Церкви, тогда мы разойдемся!» Им делать нечего: пообещали. И я этому обещанию поверил. Но проходит полгода, год, — а дело с места не двигается. Я снова к властям, а они мне: «Мы бы рады, да не знаем, куда девать экспонаты музея!» Тут я им и говорю: «Вы что же, думали меня обмануть? Так знайте, что обманули вы самих себя. В этот раз я на 9 мая уезжаю в Москву: успокаивайте народ сами, как хотите!» Тут они очень быстро подготовили все документы, и вскоре мы уже выносили из храма музейные стеллажи, и весь тот хлам, что сотрудники не потрудились убрать за собой.

То был 1990 год… Четырнадцать лет прошло с тех пор: каждый день новые труды, новые хлопоты — одна только Православная гимназия сколько сил требует… Собираемся строить новый храм, освящаем источники по всему району… Хватает забот, но Господь и без утешений не оставляет — и больших, и маленьких: вот, например, научился я грибы собирать. Теперь, как мои сотрудники собираются за грибами, так и я с ними, хотя к лесу еще недоверчиво отношусь, — побаиваюсь его пока от непривычки…

* * *

К своим поездкам по области никогда не относишься как к паломничеству, хотя порой случается бывать у самых настоящий святынь, — и не просто бывать — молиться у них… И всё-таки, командировка — это не паломничество. А сколько раз я бывал в настоящий паломничествах? Раз, два — и обчёлся. Пальцев на одной руке хватит, чтобы перечесть. И более того: когда и вырвешься в такую поездку, непременно попадёшь в такие искушения, что и не рад бываешь… Вот рассказ об одном таком паломничестве.

9. В БОЛЕЗНИ

Чувствовал я, что заболеваю, когда отправлялся в паломничество по святыням Вологодской земли. Чувствовал, но, понятно, от паломничества отказываться не хотел: авось, болезнь не сильно зацепила; авось, обойдется; авось, за два дня не помру. Не помер, но зацепило довольно сильно.

Как вообще узнаешь, что приближается болезнь? Кто как, а я так: глаза перестают видеть хорошее, красивое. Идешь знакомыми любимыми улицами — и видишь только трещины на стенах, только грязь, разбитые бутылки, собачьи следы… На людей лучше и не смотреть: город превратился в передвижной паноптикум. Взглянешь ли на ребенка — и видишь в нем только будущего взрослого: вот этот мальчишечка будет таким мордатым лысым дядькой, а эта девчушка — толстой неряшливой теткой… И вот после получаса таких неутешительных наблюдений тебя вдруг осенит: «Э, брат!.. а не пора ли нам принять антигриппин?» И вскоре все приходит в норму.

Да, но ехать в паломничество в таком состоянии?

В автобусе только спишь и сквозь сон ощущаешь мучительную дурноту. Из автобуса выходишь — то слишком холодно, то слишком жарко. Прошел сто метров — ноги гудят, как после суточного перехода. Монастырские службы — это просто пытка. Экскурсовод все время что-то говорит, — а почему бы ему не помолчать минутку?..

И это паломничество, и это приобщение к святыне? Это та поездка, о которой я мечтал? У меня слюнки текли, когда мне рассказывали о Ферапонтове, о фресках Дионисия, о Кирилло-Белозерском монастыре. И вот я здесь, я вижу все это — но сквозь туман, сквозь страшную усталость; и думаю только об одном — скорей бы ночлег.

Вот к концу первого дня стою я на вечерней службе в Кирилло-Белозерском монастыре. Монастырь огромный, таких я еще и не видел. Сравнить его можно только с Валаамом, но на Валааме сама природа поражает своей мощью, монастырский дух там — в скалах, в вековых соснах, монастырское безмолвие разливается необъятной Ладогой, человек веками старался только сгладить, усмирить эту мощь. В Кириллове — наоборот: среди мирных, исполненных покоя пейзажей высится суровая рукотворная твердыня, крепость для воинов духа (впрочем, и для простых воинов тоже). И в этом огромном монастыре — три или четыре монаха, а некоторые даже утверждают, что их всего двое. И вот, эти двое монахов служат всенощную в небольшом храме — единственном, действующем на весь монастырь (который по большей части принадлежит музею), служат вдумчиво, никуда не торопясь, протяжно поют знаменным распевом — час, другой, третий, четвертый… Я подпираю колонну, даже не пытаясь молиться. Рядом со мной рака какого-то святого. Несколько часов я бессмысленно пялюсь на нее, пока, наконец, мне не приходит в голову прочесть надпись на покрове. «Святой преподобный Кирилл Белозерский».

Вот оно как! Преподобный, которого вся Россия почитала наравне с Сергием Радонежским, который повторил все чудеса, явленные Спасителем в земной Своей жизни (хождение по водам, воскрешение мертвых, насыщение многого народа малой пищей и т. д.), один из тех, чьими молитвами Россия до сих пор держится, — и я стою столбом перед его гробницей, и даже помолиться толком не могу! Господи, за что же мне это? Если уж нужно было мне поболеть, то почему болезнь не застигла меня дома, почему нужно было портить такую прекрасную поездку? Утром я уже «побывал» таким образом в Ферапонтово — сквозь туман припоминаются белые, точно фарфоровые, монастырские стены на фоне темного пасмурного неба, припоминается бездонная синева дионисиевых фресок, а пуще того припоминается головная боль и ломота в ногах.

На следующий день — Спасо-Прилуцкий монастырь. С утра приободрившись, иду на Литургию — исповедь, причастие… Потом сразу экскурсия по монастырю — и тут бодрости как не бывало. Большой мужской монастырь на окраине города Вологды, на берегу реки Вологды. Прочные крепостные стены, сторожевые башни, на храмах купола не луковицами, а воинскими шлемами… Я хожу, передвигаю ноги и думаю: если сейчас, в гриппе, меня все это так поражает, то что бы почувствовал я здоровый? Ведь болезнь, как было сказано, все хорошее с глаз прячет…