Книга встреч
Шрифт:
— А я слышал, что, перечисляя книги, которые сейчас что-то говорят вашей душе, вы назвали и Библию…
— Да, читаю Библию… Ветхий Завет сейчас перечитываю… Интересно, читаю — вот и всё. Я ведь не церковный человек, и никогда себя таковым не считал.
— Но в Бога-то вы верите?
— Конечно. Конечно. Я только надеюсь, что Бог — Он добрый, что Он простит мне все те прегрешения, которые я делал и продолжаю делать ежедневно, как и все мы. Я понимаю, что такое исповедь, но до причастия я сам себя не допускаю…
— Как же так?
— Ну так!.. Я же знаю, что всё равно не брошу грешить! Вот курю — и буду продолжать! У меня такая мысль была, что вот Он вызовет нас в своё время и скажет: «Ну, кто из вас грешен?» Я первый выйду и скажу: «Я!» И Он скажет: «Ну — молодец, что сознался!» Это, может, вам глупым покажется — детский сад какой-то… Но я верю в Его доброту. И всё-таки я — человек не церковный. И я на Пасхальном крестном ходе
— Как же это произошло?
— Так ведь у меня прадед по материнской линии — православный священник. Служил настоятелем Климентовского собора в Москве. Знаете, в Замоскворечье есть такая большая красная церковь… Я как-то — ещё в брежневские времена — ходил туда, всё пытался найти его могилу: он же настоятель, значит, должен быть возле храма похоронен… Ничего не нашёл — только общественный туалет возле церкви стоял в ту пору… Да, а сын его — мой дед — тоже должен был стать священником, да раздумал. Ему ведь нужно было жениться, перед тем как получить приход, а он взглянул на невесту, которую для него выбрали, — и решил: лучше уж я светским человеком буду. И стал церковным архитектором. Много храмов им в Москве построено, он даже принимал участие в строительстве храма Христа Спасителя… А когда взорвали этот храм — тут он сразу занемог, слёг и уже не вставал… Знакомых священников у него было немало, они к нам частенько приходили — и после его смерти. А я в ту пору не знал, чем дед занимался, я был правоверным пионером… И вот, представьте: приходят к нам люди, снимают шапки — из-под шапок длинные поповские волосы, снимают шубы — из-под шуб подогнутые поповские рясы вываливаются… Я в ужасе убегал из дому, увидев таких гостей. А у нас в Петропавловском переулке стояла церковь Петра и Павла, неподалёку от Покровки. Там служил наш родственник — старостой… И однажды — я очень благодарен за это маме — она заставила меня пойти на Пасху. А крестный ход был запрещён: ходили только внутри церкви. Переулок запружен народом, и у всех свечки в руках, и всё мерцает в этой темноте пасхальной ночи. И вот отворяется дверь церкви, выходит священник: «Христос Воскресе!» И весь переулок выдохнул: «Воистину Воскресе!» И ещё, и ещё раз… И колокол не забил, а что-то внутри церкви звякнуло… Это единственный раз, когда я встречал Пасху вместе с верующими… Меня тянет в храм иногда, но не со всем я согласен…
…Уже в конце разговора, когда диктофон мой был выключен и я был готов уйти, Олег Валерианович вдруг остановил меня:
— Подождите… Я ещё вот что хочу обязательно сказать… Я смерти не боюсь. Мне эта мысль не страшна — что вот, меня не будет, а жизнь потечёт своим чередом… И суда Божия я не страшусь: я верю, что Бог добрый, что Он меня простит… Я последних минут жизни боюсь. Больница, равнодушие, обшарпанные стены… Одиночество и беспомощность — а впереди тяжёлый переход!.. Вот что страшно! А потом — крематорий… Ужас. Вот как от этого ужаса-то освободиться? Не знаю.
Кстати, о «Мастере и Маргарите» мне приходилось говорить и с диаконом Андреем Кураевым, — с которым заочно спорил Олег Валерианович. Диакон Андрей (вдруг кто-нибудь не знает) — известный современный богослов и церковный публицист (хотя многие к слову «известный» прибавили бы «скандально»)… О «Мастере и Маргарите», в частности он написал целую книгу, — о ней и шла у нас речь.
9. РОМАН БЕЗ ГЕРОЯ
— Отец Андрей, неужели вам удалось сказать о «Мастере и Маргарите» что-то новое? Представьте, пожалуйста, свою новую работу. Как она называется?
— Называется она «Мастер и Маргарита» — за Христа или против?» Думаю без ложной скромности, что подобной работы в православном булгаковедении еще не встречалось — хотя бы по объему привлекаемых источников. Сначала поясню, зачем я эту книгу писал. Роман Булгакова любим многими поколениями людей. Я сам ее очень любил в доцерковной своей жизни. Когда-то она заставляла людей задумываться о Боге, о христианской вере, о грехе, была для советского человека, если можно так выразиться, вступлением к Евангелию… Сегодня Евангелие стало доступно всем, и если человек ищет пути к Богу, он может просто открыть Библию, а не искать намеки на евангельские сюжеты в художественной литературе. Как это отразилось на читательской судьбе «Мастера и Маргариты»? Самым роковым образом: с каждым новым поколением булгаковский роман все меньше людей приводит к Богу, и все больше — к Воланду. Между тем именно сейчас эта книга широко тиражируется, и ее даже включили в школьную программу. И, однажды поняв это, я решил, что со стороны православного миссионера было бы преступно оставлять детей один на один с оккультной,
сатанинской трактовкой романа.— То есть вы присоединяетесь к тем, кто считает, что «Мастера и Маргариту» нужно категорически запретить?
— Вовсе нет. Я считаю, что эту книгу не только запрещать, но и из школьной программы убирать не стоит. Ее можно читать, экранизировать, изучать в классе, — но при одном условии: нужно твердо помнить, что в булгаковском романе нет положительного героя.
— Да, с точки зрения православного человека…
— Нет, не только православного. Так ли это важно, в конце концов, что думает о книге тот или иной ее читатель — вы, я, Вася Пупкин… Важно понять, как относился к своим героям сам автор. Так вот я доказываю, что сам Михаил Афанасьевич ни одного из своих героев положительным не считал. Доказать это легко, достаточно внимательнее вчитаться в описания тех или иных персонажей. О Маргарите, например, Булгаков пишет так: «Маргарита улыбнулась, оскалив зубы». Вы можете себе представить, чтобы у Пушкина Татьяна Ларина улыбалась, оскалив зубы? Или об Иешуа: «Иешуа заискивающе улыбнулся, шмыгнув носом». Понятно, что этот персонаж не был идеалом для Булгакова, раз он о нем так пишет. Итак, положительных героев в романе нет. Между тем, я считаю, что Булгаков писал религиозный роман…
— Может ли религиозный роман быть без положительного героя?
— Смотря какую цель ставит перед собой автор. В то время, когда Булгаков начал работу над романом, в советской идеологии широкое признание имела теория о том, что действительно был такой исторический персонаж Иисус Христос — добродушный бродячий проповедник, которого мифотворцы последующих веков превратили в божество. Булгаков в своем романе стремится довести эту идею до абсурда и более того: показать, что, оказывается, таким видит Христа сатана. Ведь недаром главы об Иешуа называют «Евангелием от Воланда». Таким образом, оказывается, что советского атеизма попросту не существует: советский атеизм есть не более, как тонкая, рафинированная форма сатанизма. К сожалению, пока роман шел к читателю, сменились поколения, и комсомольцы 70-х годов уже не понимали ни булгаковских намеков, ни евангельских параллелей этой книги, это и обусловило странную судьбу романа в наш время…
— Вы сказали, что «Мастер и Маргарита» сегодня уводит от Христа. Можно ли сказать, что сейчас существует художественная литература, приводящая ко Христу, — православная литература?
— Не могу назвать себя очень осведомленным в этой области… Но среди знакомой мне литературы могу назвать православной только одну книгу: недавно прочитанную мной повесть Валентина Распутина «Мать Ивана, дочь Ивана». Это то самое произведение, которого мне так не хватало!.. Я долго ждал, когда же наконец советские писатели-классики (то есть те, кого в свое время назвали деревенщиками) облекут в художественную, а не в публицистическую форму трагедию России 90-х годов, и сделают это на том же высочайшем художественном уровне, на котором они держались в советское время. Повесть Валентина Распутина — первое такое произведение.
— А вы не считаете, что книга Распутина все же чересчур публицистична, что это просто расширенная листовка в духе народовольческих прокламаций «К топору зовите Русь»?
— Что ж тут ответить… Я и сам слишком публицист, а поэтому считаю, что если это листовка, то высочайшего художественного качества и правильного, своевременного содержания.
— Если говорить о своевременном содержании… Скажите, отец Андрей, вы действительно считаете, что русский рок несет в себе современное содержание, что он не устарел, не остался в 80-х годах? Зачем Церкви внедряться в рок-среду, — ведь, на мой взгляд, это все равно, что подбирать чьи-то обноски… Молодежь можно привлечь к себе только чем-то принципиально новым…
— Для начала давайте будем поаккуратнее со словом «Церковь». Мне самому еще не вполне понятно, в какой степени проповедь среди рокеров — это наш личный проект, и в какой степени — это вхождение Церкви (в нашем лице) в молодежную среду… Но в минувшем октябре, выступив с проповедью на очередном концерте (кстати, у вас, в Петербурге), я встретился с митрополитом Климентом и повинился: «Владыка, опять я согрешил: проповедовал рокерам!» Реакция владыки меня поразила: «А что в этом плохого? Мы же сами записали в решениях Архиерейского собора, что надлежит активнее использовать формы молодежной культуры во внебогослужебной проповеди». Здесь я удивился скорости перемен, и даже немного насторожился, ведь, как известно, «есть у революции начало, нет у революции конца!» Далее. Когда мне говорят, что рок это нехорошо, я спрашиваю: «А попса чем же лучше?» К сожалению, современный мир учит разбираться даже в оттенках грязи: приходится выбирать между большим и меньшим злом. И чем больше я наблюдаю за роком, с одной стороны, и попсой — с другой, тем больше понимаю, что выбор был сделан правильно. Простите, когда на пышных попсовых концертах звучат песенки в стиле: «У меня мурашки от моей Наташки», — то просто волосы дыбом! Как тут ругать рок?