Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— А Нелвин и Дик?

— Я не могла им дозвониться. Но Рубен очень плох. Его увезли в больницу на обследование.

— Может, зайдешь на чашку кофе?

— Нет, спасибо. Мне нужно вернуться к Соне. Просто я боялась, что ты совсем одна и с тобой тоже что-нибудь случится.

Элейн улыбнулась.

— Ты настоящий ангел, — проговорила она и поцеловала Гермиону в щеку.

Гермиона остолбенела. Она отступила, глядя на Элейн с недоумением.

— Мне… Мне нужно идти, — сказала она, и ее лицо окаменело.

— Я позвоню тебе позже и узнаю, как у них дела.

— Хорошо.

Гермиона повернулась и пошла через тротуар к своей машине. Она пыталась скрыть свой жест, но Элейн все же заметила; Гермиона поднесла руку к щеке и с силой потерла ее, словно пыталась избавиться от поцелуя.

Время мух уже прошло, но те, что пережили недавние заморозки, жужжали на кухне, в то время как Элейн доставала хлеб, ветчину и чесночную колбасу из своих запасов. Она чувствовала ужасный голод. Через пять минут она проглотила все мясо и выгрызла изрядную брешь в буханке, а голод был едва утолен. Приступая к десерту — фиги и сыр, — она вспомнила о несчастном омлете, недоеденном в тот день, когда она ходила на прием в клинику. Эта мысль потянула за собой другие: дым, сквер, Кэвенаг, последнее посещение церкви. При мысли о церкви ее охватило жгучее желание еще раз взглянуть на то место, пока оно не исчезло навсегда. Может быть, уже поздно. Тела, наверное, уже упакованы и перенесены, склеп освобожден и вычищен, его стены сломаны. Но она должна увидеть это своими глазами.

Столь обильная еда свалила бы Элейн с ног несколько дней назад; но теперь, направляясь к церкви Всех Святых, она чувствовала себя необычайно легко, будто в опьянении. И это не слезливо-сентиментальное опьянение, как с Митчем, а эйфория, от которой Элейн ощущала себя неуязвимой, словно нашла наконец в себе нечто яркое и несокрушимое, и ничто уже не в силах причинить ей вред.

Она ожидала увидеть церковь Всех Святых в руинах, но ошиблась. Здание еще стояло, стены были нетронуты, голые балки упирались в небо. Возможно, подумала она, его нельзя разрушить; может быть, Элейн и эта церковь — бессмертная двойня. Ее подозрения укрепились, когда она увидела, что церковь привлекла новую толпу — на сей раз служителей культа. Полицейскую охрану утроили с тех пор, как Элейн была здесь в последний раз. Брезентовая завеса перед входом в склеп теперь представляла собой обширный тент, поддерживаемый строительными лесами и полностью скрывающий все крыло здания. На алтарных служителях, стоявших совсем рядом с тентом, надеты маски и перчатки, на священниках, допущенных в святая святых, — глухие защитные костюмы.

Элейн из-за заграждения видела крестные знамения и земные поклоны среди паствы. Людей в защитных костюмах, когда они появлялись из-за тента, обмывали водой, и тонкий запах дезинфекции наполнял воздух ароматом вроде горького ладана.

Кто-то из зевак расспрашивал полицейского:

— Зачем эти костюмы?

— На случай заразы, — последовал ответ.

— После стольких лет?

— Неизвестно, что там может быть.

— Но ведь болезни не сохраняются так долго.

— Это чумная яма, — сказал полицейский, — Они просто принимают меры предосторожности.

Элейн слушала их разговор, и ее подмывало вмешаться. Она могла бы прояснить все в нескольких словах. В конце концов, она сама — живое доказательство того, что чума, унесшая столько людей в могилу, более не опасна. Элейн дышала могильным смрадом, прикасалась к заплесневелым трупам, и сейчас она здоровее, чем раньше. Но ведь ее не поблагодарят за откровения, не так ли? Эти люди слишком поглощены своими ритуалами и даже, может быть, возбуждены от прикосновения к ужасам; их оживление разжигается от того, что смерть еще здесь. Элейн не станет портить им удовольствие рассказами о своем исключительном здоровье.

Она повернулась спиной к священникам с их ритуалами и ладаном и пошла прочь от сквера Когда она отвлеклась от своих мыслей, то заметила знакомую фигуру, наблюдавшую за ней на углу соседней улицы. Встретившись с ней взглядом, человек скрылся, но Элейн его узнала: без сомнений, это Кэвенаг. Она окликнула его и двинулась к нему, но он, опустив голову, быстро удалялся. Она снова его окликнула. Тогда Кэвенаг обернулся с фальшивой улыбкой и зашагал обратно, приветствуя ее.

— Вы слышали, что они там нашли? — спросила Элейн.

— О да, — ответил он.

Несмотря на некоторую близость, установившуюся между ними во время последней встречи, Элейн снова вспомнила первое впечатление: он казался человеком, не испытывающим никаких чувств.

— Теперь вам уже не получить тех камней, — сказала она.

— Похоже, вы правы, — отозвался он без всякого сожаления.

Ей хотелось рассказать ему, как она собственными глазами видела чумную яму. Она надеялась, что от такого известия его лицо просветлеет, но угол солнечной улицы не подходил для подобных разговоров. Кроме того, Кэвенаг, похоже, обо всем уже знал. Он так странно смотрел на Элейн, и от теплоты их предыдущей встречи не осталось и следа.

— Зачем вы вернулись сюда? — спросил он.

— Просто чтобы взглянуть.

— Я польщен.

— Польщены?

— Тем, что моя тяга к гробницам заразительна.

Он все смотрел на Элейн, и она ощутила, насколько холодны его глаза и как неподвижно они блестят. Будто стеклянные, подумала она, а кожа — как чехол, плотно обтягивающий череп.

— Мне пора идти, — проговорила она.

— По делам или просто так?

— Ни то ни другое. Кое-кто из моих друзей болен.

— Вот как…

Казалось, ему не терпится уйти, и только опасение показаться невежливым удерживает его от того, чтобы убежать.

— Может быть, еще увидимся, — сказала она, — Когда-нибудь.

— Не сомневаюсь, — с готовностью ответил Кэвенаг и пошел прочь. — А вашим друзьям — мои наилучшие пожелания.

Даже если бы она захотела передать эти пожелания Рубену и Соне, она не смогла бы этого сделать. До Гермионы она не дозвонилась, до остальных тоже. Ей удалось лишь оставить запись на автоответчике Рубена.

Ощущение легкости, которое она чувствовала днем, ближе к вечеру сменилось дремотой. Она еще раз поела, но странное заторможенное состояние не проходило. Чувствовала она себя хорошо, ощущение неуязвимости, пришедшее к ней раньше, оставалось таким же сильным. Но иногда она обнаруживала, что стоит на пороге комнаты и не понимает, как туда попала; или глядела на вечернюю улицу и не была уверена — то ли она наблюдает, то ли за ней. Впрочем, она была по-прежнему счастлива, как и мухи, все еще жужжавшие на кухне, несмотря на наступившие сумерки.

Около семи вечера она услышала звук подъезжающей машины, а затем звонок Она подошла к двери квартиры, но не вышла открывать в подъезд. Это, должно быть, опять Гермиона, а ей не хотелось снова заводить грустные разговоры. Не нужна ей ничья компания, разве что мушиная.

В дверь звонили все настойчивее, но чем больше звонили, тем тверже становилось ее решение не открывать. Элейн присела возле двери и начала вслушиваться в голоса на лестнице. Там была не Гермиона — какие-то незнакомцы. Теперь они последовательно обзванивали все квартиры на верхних этажах, пока мистер Прюдо не спустился из своей квартиры и не открыл им дверь, что-то бормоча на ходу. Из разговора она уловила только, что дело очень срочное, но ее возбужденный мозг не хотел вдаваться в детали. Они настояли, чтобы Прюдо впустил их в подъезд, подошли к квартире Элейн, тихонько постучали и позвали ее по имени. Она не отвечала. Они еще постучали, сетуя на свою неудачу. Интересно, подумала она, слышат ли они ее улыбку в темноте? Наконец — еще немного поговорив с Прюдо — они оставили Элейн в покое.