Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Но и об этом Лекманов и Свердлов говорят с замечательным тактом, нигде не повышая голоса и не выставляя оценок.

Они вообще выбрали любопытную методологию, для того чтоб как-то справиться с неустанными есенинскими превращениями из тихого и улыбчивого рязанского ангела во вздорного демона, – это классический сюжет Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде. Очень точно. Вот золотоголового витию после поэтических чтений влюбленные поклонники несут на руках, а вот Есенин в дурном полубреду пытается ночью задушить своего спящего друга – тот в ужасе просыпается, а ослепший и осатаневший Есенин кричит: «Кто ты? Кто ты?»

Единственный раз, когда у меня при чтении чуть дрогнуло веко, – это в финале, когда Лекманов и Свердлов коснулись одной трудной темы, в определенном контексте вспомнив строчку Есенина «…одолели нас люди заезжие».

У Есенина с «людьми заезжими» бывали свои, порой нелепые, порой пьяные, порой злые счеты; но когда авторы походя говорят, что это было проявлением «комплекса национальной неполноценности» поэта, – приходится пожать плечом. Ну не все так просто, наверное, – мы тут двести лет вместе, сколько всего сказано, сколько копий поломано, – не одним комплексом все объясняется, вопрос чуть серьезней, не так ли, друзья? А то много на кого из русских классиков можно этот комплекс повесить – потом останется только диву даваться, какие они у нас все закомплексованные.

Полегче, в общем.

Кстати, чуть ранее авторы пытаются убедить, что к Троцкому Есенин питал исключительно теплые чувства. И тут тоже сложнее – исчадием ада Есенин Троцкого точно не считал, отзывался о нем несколько раз более чем комплиментарно – но поэму «Страна негодяев» еще никто не отменял, как и ее героя Чекистова, в котором тень Троцкого просматривается безусловно.

Впрочем, как раз «Страна негодяев» в книге вообще не упомянута ни разу.

Но, повторюсь, это вообще единственный вопрос, который возник, – да и ему незачем придавать определяющее значение.

Есть еще несколько случайных и, опять же, незначительных помарок. Например, ошибочная ссылка на воспоминания современника о том, что в 1920 году на поэтическом диспуте Есенин попрекал Маяковского тем, что тот поет о пробках в Моссельпроме. Современник ошибся: в 1920 году Маяковский о пробках еще не написал, – а биографы эту ошибку повторили.

Еще одна ошибка допущена в небольшом разделе, посвященном тому, как воспринималась есенинская поэзия в первые десятилетия после его смерти – проще говоря, в сталинские времена. На этой почве тоже взросло несколько нелепиц о полном запрете поэта, за строчки которого можно было угодить на Колыму. Одно из сочинений о насильственной смерти Есенина, помню, начинается именно с такой сценки: в тридцатые годы, в коммуналке, один мужик, подыгрывая себе на баяне, поет про «…отговорила роща золотая…» – но в тот же вечер появляются люди из «органов» и тащат в «черный воронок» человека, посмевшего голосить такую несусветную крамолу.

Между тем Лекманов и Свердлов напоминают, что с 1934 по 1953 годы есенинские стихотворения и поэмы трижды (в 1934, 1940 и 1953 годах) выходили отдельными книгами в малой серии «Библиотека поэта». Но и это еще не все. Для начала стоит упомянуть, что сборники стихов Есенина выходили в 1926, 1927, 1931 и 1933 годах, плюс в 1928-м вышла книга «Сергей Есенин. Фотоальбом». Еще четыре сборника избранного вышли соответственно в 1943, 1944, 1946 и 1952 годах (последнее – тиражом 75 тысяч, два предыдущих – по 57 тысяч экземпляров каждое).

Есенина, конечно, все эти годы упоминали в советской прессе в основном как кулацкого подголоска и певца социального упадничества – но запрещенным он, как мы видим, не был вовсе, и чтение, и даже пение его стихов на расстрельную статью никак не тянуло.

Плюс работы Лекманова и Свердлова очевиден: они не стремятся заявить себя в качестве адвокатов или ниспровергателей Есенина. Их работа куда сложнее: показать, как было, и ничего не выдумать от себя. Хотя соблазн выдумать и досочинить по вкусу, конечно, огромен.

Ведь если нет ответа – так хочется придумать ответ самому и навязать другим.

Прочитав книгу, я так и остался в неведении, можно ли применить к Сергею Есенину такие, например, слова: «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Иоанн. 12:25)…

…но и хорошо, что ничего мне не ясно до сих пор.

Быть может, куда хуже, когда создатели жизнеописаний настырно распределяют своих героев кого в рай, кого в ад.

Это не наше дело.

Борис Корнилов «Я буду жить до старости, до славы…» (СПб. : Азбука, 2012)

Такая больная тоска от этой книги. Такое болезненное приобщение к чужой судьбе – верней сказать, сразу к нескольким судьбам.

Книга состоит из нескольких разнородных частей.

Во-первых, собственно стихи замечательного поэта Корнилова, которого многие знают исключительно как автора слов песни «Нас утро встречает прохладой…», – между тем это один из самых сильных стихотворцев прошлого века.

Корнилов – поэт того же природного, корневого, духовитого, густопочвенного сплава, что Есенин и Павел Васильев, – таких детей русское крестьянство уже не рожает. Да и где оно, крестьянство…

Предваряет стихи Корнилова эссе критика Никиты Елисеева.

Вторая часть книги – дневники поэтессы Ольги Берггольц, которая была женой Корнилова в 1929–1931 годах.

Третья – переписка его второй жены, Людмилы Басовой, с матерью Корнилова.

И наконец, финальная часть книги – материалы из следственного дела поэта.

Это очень безжалостная к Корнилову книга.

Поэт и так порой раздевается до самой последней наготы в своих стихах – а тут еще две жены о нем говорят, и публикуются протоколы его допросов, где он все, все, все подписал, оговорив самого себя с головою.

Ко всему еще и Елисеев, который автор предисловия, считает возможным заявить, что «Корнилов никогда не рефлексировал, не размышлял». Обоснования для такого утверждения просты: Корнилов не оставил нам документальных подтверждений своих сомнений касательно советской власти. Вот Берггольц, например, оставила – и, значит, утверждает Елисеев, она размышляла.

Ну, быть может. Корнилов дневников не вел, а о чем он там говорил с друзьями, например, с поэтом Ярославом Смеляковым – выживший и дважды отсидевший Смеляков никому не рассказал.

Пусть с ним не размышлял Корнилов, и ладно, хотелось бы подойти к вопросу иначе.

Никита Елисеев в своем эссе пытается разобраться, сколь на самом деле сложны и подспудно трагичны были стихи Корнилова. То есть в каком-то смысле Елисеев сам же противоречит своей установке об отсутствии рефлексии у Корнилова: просто она была рассеяна в стихах.