Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Вот и мне тоже очень жалко, что цитировать Немирова невозможно.

Ведь книжки у него, действительно, замечательные.

Ненобелевские премии

Верите ли вы, что кроме Нобелевских премий существуют еще и Ненобелевские? Ненобелевская премия по литературе, медицине, физике, химии и так далее, включая премию мира. Не верите? А зря. Такие премии действительно существуют и вручаются победителям в канун Нового года. И происходит это не где-нибудь в клубе «12 стульев» «Литературной газеты» и не на одесском Привозе, а в Гарвадском университете, в Англии.

Так, к примеру, в 1999 году Ненобелевской премии по литературе удостоился коллективный труд Института британских стандартов по составлению и классификации правильных способов заварки чая. Объем книги-лауреата — 6 страниц. Средний объем романов Гюнтера Грасса, Нобелевского лауреата того же года, — примерно 400 страниц. То есть на каждую ненобелевскую страницу о чае приходится около 70 страниц нобелевского «Жестяного барабана».

Кстати, не в обиду Гюнтеру Грассу, но меня такой показатель радует. Чай — символ дома, семьи, уюта. Словом, тех общечеловеческих ценностей, которые сохраняют мир и делают жизнь теплее. И у планеты, где человека заботит, как правильно заваривать чай, есть будущее.

А в 2003 году Ненобелевскую премию по биологии получил сотрудник Роттердамского музея естественной истории К. Моликер, впервые научно описавший проявление гомосексуальной некрофилии у диких уток. И все потому, что этот голландец не поленился пронаблюдать за погибшим селезнем, с которым в течение более чем одного часа спаривался другой селезень.

Премию же по физике в том же премиальном году вручили группе австралийских исследователей, изучавших усилия, которые необходимо приложить для волочения овцы по различным поверхностям.

Ненобелевскую премию мира 2003 года завоевал некий индиец «за ведение активной жизни после того, как он был официально объявлен мертвым» и «за создание Ассоциации мертвых людей».

Не обошел достойных кандидатов на премию и год 2006-й. Так, например, в области медицины в 2006 году высокой Ненобелевской награды удостоилась американо-израильская группа ученых за публикацию, в которой было предложено новое средство борьбы с икотой, а именно — при помощи массажа прямой кишки.

Так-то вот, господин Нобель! Не только вами жива наука, литература и даже борьба за мир. Есть и кроме вас доброхоты, не дающие завянуть талантам!

Никитин И.

Оказывается, не только люди с красивыми поэтическими фамилиями, вроде Струйского, Жасминова и Коринфского, делали в России поэзию. Делали ее и люди с фамилиями попроще. Козлов, например. Или тот же Иван Никитин. Или Клюев, хотя последний появился на полвека позднее. Важны качество и отклик в потомках. Если ни того, ни другого у поэта в наличии не имеется, тогда уж, назовись он хоть Гениевым, место ему будет только в библиографическом справочнике между Иваном Герасимовым, поэтом-вагоновожатым московского трамвайного парка г. Петрограда, написавшим в порыве патриотизма поэму «Кровавый кайзер», части 1-я, 2-я и 3-я, и каким-нибудь Николаем Гейнрихсеном, прославившим себя поэмой «Андрей Смиренный», изданной за авторский счет в том же 1915 году в городе Нежине.

Слава богу, Иван Никитин место в поэтическом пантеоне имеет твердое, он один из создателей того редкого, чисто русского направления в поэзии, которое многие называют почвенническим. Поэтическое почвенничество не ругательное сочетание слов. В основе его языческая стихия земли, немного охристианенная — немного, ровно настолько, чтобы чувствовать покосившиеся кресты, вырастающие на могилах предков.

Голос поэта Никитина из тех ровнодышащих голосов, которые называют русскими. Он вырастил себе славных наследников — Кольцова, Есенина, Клюева («Где Мей яровчатый, Никитин… туда бреду я, ликом скрытен»).

Никитин ярок — не сусален, а ярок. В его образах много сказочности:

Золотой городок Вдоль по взморью стоит, Из серебряных труб Дым янтарный валит.

И точности:

Пролетит на ночлег Белый голубь в село. В синеве — по заре Загорится крыло.

Без имени Ивана Никитина русскую поэзию не представить.

«Николай Николаевич» Ю. Алешковского

В кромешном мире советского государства быть свободным — дело неблагодарное Свобода — как вещь в себе. Она не постигается разумом соседа по коммунальной кухне. О ней можно только мечтать — сладко, как о грядущем рае, — и ненавидеть пьяницу, подложившего под голову чемоданчик и похрапывающего на ступеньках какой-нибудь московской парадной в вечных странствиях на пути к Курскому вокзалу.

Тонущие островки свободы…

Писатель Банев и запойный интеллигент Веничка. И вор Николай Николаевич, которого свободе обучила Любовь.

В самиздате 70-х повесть Юза Алешковского шла в тройке самых читаемых. С ней соперничали (не претендуя на первенство) только «Гадкие лебеди» и «Москва — Петушки».

Автор назвал «Николая Николаевича» научно-фантастической повестью и поставил это название на заглавном листе.

Такое определение жанра предполагает ситуацию нереальную — космос, по крайней мере, или мытарства гения, задумавшего осчастливить мир какими-нибудь семимильными сапогами.

Спору нет, в повести есть и космос.

Будучи донором спермы, удачливый герой Алешковского мастурбирует в лабораторную пробирку, а его драгоценных «живчиков» подвергают жесткому облучению. Сперму изучают вейсманисты-морганисты биологи, чтобы в будущей экспедиции к звездам отважные дети Земли, совокупляясь без страха, продолжали человеческий род.

Фантастика — видимая ее часть — на этом, пожалуй, кончается. Дальше начинается фантастика другого рода. Вернее, она продолжается, поскольку начало свое берет из благословенных глуповских далей и так тянется — под звон ли колоколов, под бой ли кремлевских курантов — медленно, верно, похохатывая и попинывая дураков, подрезая крылышки умникам и кадя любой власти, которую навязал Господь.

Неуемный гений Лысенко кладет конец безобразию, творящемуся в подотчетной лаборатории. Стеклянную «матку», в которой мучаются «живчики» Николая Николаевича, разбивают в мелкие дребезги. Советская власть торжествует. Вредители морганисты терпят заслуженных крах.

Вот так — обыкновенно и просто — у разбитого корыта науки оказываются герои повести: Влада Юрьевна, бедолаги-биологи и наш Николай Николаевич в том числе.

Он в жизни, конечно, не пропадет. Его профессия вора во все времена в почете. Но…