Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе
Шрифт:

P. S.

Ты, Ася, такая добрая, такая легкая! Тогда почему же ты не заметила, как я мучилась от обиды? Не заметила, как я старалась скрыть свою обиду, свой страх тебя потерять?! Как сильно я старалась?!

Ты один раз засмеялась и сказала: «Зина, ты что, ревнуешь? Но я же люблю тебя не меньше, чем раньше!» Мне хотелось закричать: «Меньше, меньше!.. Потому что мы были с тобой одно, и любовь – одна, сколько от нее отломилось Илье, на столько мне осталось меньше!.. Ты так сильно любишь Илью, что совсем не любишь меня…»

Да, это необычно, не принято – ревновать подругу к мужчине.

Но разве мы не были как один человек, разве было что-то, чего ты обо мне не знала?

Но разве ты когда-нибудь думала, что принято, а что нет? Когда стала спать с ним в десятом классе, разве ты думала, что это не принято?!

И вообще, почему все тебе?!

Ты только обнимала его, целовала, но не думала, что я страдаю!

Ты никогда ни о ком не думала! Ты никогда ни о ком не думаешь, кроме себя! Ты на самом деле ужасная эгоистка!

Зина, доктор филологических наук, профессор. Еще немного, и профессор, вспомнив детские обиды, завизжала бы, как в первом классе: «А ты, ты, ты сама такая, Асечка-Асечка!»

Привет!

Господи, Зина!.. Какая ты!

А что значит «не принято»? Ведь это всего лишь цифры – 10-й класс, 17 лет!

Ася.

Здравствуй, Ася!

У Маси начинается первая в ее жизни сессия, завтра первый экзамен – «Правоохранительные органы».

Я позвонила Масе из университета:

– Ты готова к экзамену? Я приду пораньше, проверю тебя по билетам.

– Нет, мамочка, не надо, я к экзамену совершенно готова. Я уже все повторила и ложусь спать.

Я пришла домой в половине одиннадцатого, сразу же заглянула к Масе. Она спала с головой под одеялом, рядом с ней на кровати открытая книжка. «Алиса в Стране чудес».

Я много раз говорила ей – перед сном необходимо еще раз прочитать учебник. Можно даже не учить, не повторять вслух, а просто прочитать материал. Тогда предварительно хорошо выученный текст отпечатывается в сознании намертво, и назавтра легко получаешь пятерку. А у нее – «Алиса»!

Первая сессия, первый экзамен, и такое легкомыслие! Ведь это же университет! Юрфак! А у нее на кровати «Алиса», а не лекции по «Правоохранительным

органам».

Экзамен в 10, я разбудила Масю в 8.30.

– Мася! Вставай скорей!

– А я на экзамен не пойду, – сказала Мася и, сладко потянувшись, повернулась на другой бок.

Я пробормотала:

– Как? Как это, как это не пойдешь на экзамен?.. Ты шутишь?..

А она уже спит.

Я так растерялась, что даже не сразу начала ее поглаживать, похлопывать – будить.

Разбудила, поставила на ноги, отправила в душ, приготовила завтрак – кофе, ее любимые гренки, шоколадку. Первый экзамен в университете – это праздник!

– Мася!! У меня первая пара, мне нужно уходить! – крикнула я перед дверью ванной. – Ты выходишь из дома ровно через полчаса после меня. Поздравляю тебя с первым экзаменом, и ни пуха ни пера!

Мася из ванной ответила:

– К черту. Мамочка, не волнуйся. Я же не идиотка, чтобы опоздать на экзамен.

Завтра напишу тебе, что Мася получила. Первый экзамен очень важен, первая сессия вообще самая важная. На преподавателей очень влияет зачетка, если в зачетке одни пятерки, то четверку не поставят.

Зина.

Здравствуй, Ася!

Я не писала тебе месяц.

В день экзамена мы с Ильей пришли вечером, она спит.

– Устала после экзамена, – сказал Илья, – не буди ее, пусть выспится.

В 6 часов вечера Мася спит.

Не выдержала, тихо прокралась – хочется узнать оценку.

– Скажи, что ты получила, и дальше спи…

– А я не ходила.

У меня пол поплыл под ногами…

– Мне не надо было на экзамен. Я на сессию не вышла. У меня зачетов нет.

– Как нет зачетов?.. Ты же сказала, ты же сказала, что ты вышла на сессию… Мася, ты что, наврала?! – закричал Илья тонким голосом. Он всегда кричит тонким голосом.

– Где твоя зачетка?! Зачетку покажи! – закричала я. Зачем мне нужна была ее пустая зачетка?

Она закрылась одеялом. Я и не знала, что так бывает – такая дикая ненависть и отчаянная любовь одновременно. Я плакала и кричала: «Дрянь, какая же ты дрянь!»

Оказывается, эта фигура речи – «выйти из себя» – имеет совершенно конкретный смысл, я действительно как будто «вышла из себя», сделала шаг из себя и не была больше собой, я хотела сделать ей больно, я не понимала, кто передо мной, я не понимала даже, кто это так страшно орет…

Выражение «прийти в себя» тоже, оказывается, имеет конкретный смысл – вернуться в свое сознание.

Что происходит в семье, когда обнаруживается, что ребенок врал, не ходил в университет, не вышел на сессию?

Конечно, мы с Ильей ссорились, кричали друг другу – «а ты?!» – «нет, а ты?!» – «а почему я?!».

Мы ссорились, кричали, выясняли, кто из нас больше работает и чья обязанность следить за ребенком.

А ребенок-врун в это время отсиживался у себя в комнате.

Илья кричал, что виновата я.

Я кричала – уже не таким страшным голосом, а просто: «Сделай что-нибудь со своей дочерью!»

Илья кричал: «Ты не проверяла ее посещаемость, ты не звонила в деканат, ты не…»

…Я не… я не… Но я утром выталкиваю ее к первой паре. Откуда мне знать, куда она идет – в университет, в кафе? Или возвращается домой и ложится спать? Илья, который уходит позже, считает, что Мася в университете, а может быть, она в это время спит у себя в комнате?

Илья предположил, что виноват деканат. Не сообщили вовремя, что она прогуливает.

Но деканат никому не сообщает. У них принцип: они не няньки, это университет, не какой-то левый институт, не хотите – не надо. И никому нет дела, сколько нервов стоило родителям поступление, – не хотите учиться, вылетайте с первой сессии.

Илья опять кричал – на меня, на Масю, вернее, на ее закрытую дверь, а накричавшись, ушел в кабинет и сказал – у него работа и чтобы сегодня его больше не беспокоили. Потом высунул голову из кабинета, прокричал: «Возьми ей справку о болезни… что она руку сломала», и уже окончательно закрылся в кабинете. Решил, что он все придумал, всех спас.

Он всегда так. Не то чтобы ему нет дела, но не так, как мне. Для меня – это крах всего, а для него просто неприятность. Он расстроился, очень сильно расстроился и погрузился в свои дела, и… все.

Справку о болезни уже не примут – справки принимают до начала сессии. Ну что же, подумала я, пусть вылетает, пусть получает то, что заслужила.

Но ведь в том-то и дело, что получаю я и то, что не заслужила! Сколько сил, сколько надежд, и все зря?..

Я очень старалась говорить с Масей спокойно.

– Отчисление с первой сессии – это не академка, а настоящее отчисление. Ты понимаешь, что тебе придется поступать заново? Все заново – репетиторы, сдача ЕГЭ? – спросила я.

Еще раз просить после такого позора невозможно – откажут. А сама она в университет не поступит. И никому нет дела, что моя дочь останется без университетского диплома. Моя дочь, моя золотая девочка останется без образования.

– Давай не будем ссориться, давай будем тебя спасать. Ты хочешь остаться в университете?..

Мася хочет. Молчит, глаза полные слез, губы дрожат. Какая я свинья, что так орала на нее, она же еще совсем маленькая.

– Сколько у тебя зачетов?

– Всего девять. Один я сдала, по физкультуре. На остальные я не пошла.

Просто взять и не пойти ни на один зачет? Такое легкомыслие, тупость такая… Не укладывается в голове. Если бы она пришла и не сдала, это бы была пересдача, а неявка – это в ведомости «не сдала».

– Но ты ведь можешь мне помочь, ты же там работаешь, ты же профессор.

– Я не там профессор, а на филфаке…

Она еще ребенок. Не понимает, что сдать проваленную сессию в университете еще труднее, невозможнее именно из-за моего положения. Все будут знать, что я бегаю по преподавателям и прошу об одолжении для своей дочери-прогульщицы. Слухи, сплетни – для меня это позор, какого свет не видел.

Восемь зачетов. Мне нужно сдать восемь зачетов. Невозможно сдать восемь зачетов, когда уже начались экзамены!

Я решила так: я все сделаю, я вывернусь наизнанку, я буду унижаться, – я буду все, только чтобы она не испортила свою жизнь, только бы осталась на юрфаке.

После окончания университета Мася поедет учиться в Англию, получит еще один юридический диплом.

Я вижу Масю – в мантии, в шапочке.

– Мася, мы с тобой должны быть как одна команда по твоему спасению, – это как война. Если ты не сдашь следующий экзамен через пять дней, тебя автоматически отчислят. Чтобы тебе разрешили сдавать следующий экзамен, у тебя должны быть все зачеты.

Я взяла тетрадь и написала список зачетов.

– Английский – это проще всего, завкафедрой моя хорошая приятельница, она поговорит с преподавателем, тебе поставят зачет. Экономику – могу попросить, я помогала завкафедрой с его племянником. Что делать с остальными зачетами, я не знаю.

– Я тоже не знаю, – сказала Мася. – Да, завтра нужно сдать курсовую по истории. Можно я на полчасика выйду, а потом приду и мы с тобой сделаем вместе?

Я кивнула. Меня мучила совесть, что я так орала. Она же не понимает, что я орала о своей любви к ней, о своих надеждах…

Я писала курсовую до утра. Это не моя тема, специалисту по русской литературе вот так, с ходу, написать курсовую по истории очень трудно, почти невозможно. Почти невозможно, но возможно. Я, конечно, справилась.

Зина.

Ася!

На следующее утро мы с Масей отправились в университет.

Мася перенервничала, была хмурая, перед аудиторией прошипела: «Не хочу приходить с мамочкой за ручку» – и сделала вид, что она со мной не знакома.

Преподавательница – совсем девчонка, девчонка-аспирантка, очевидно, это первый семестр, когда ей доверили вести практику.

– Простите, что отрываю, я профессор с кафедры истории русской литературы, – представилась я, в душе робея, как заядлая двоечница.

Я никогда никого ни за кого не просила «поставить зачет», «проверить работу», «помочь с курсовой» и сама никогда не откликалась на такие просьбы. Меня называют «наша правильная» или «зануда». Спасибо, что не «старая грымза».

Я попросила преподавателя проверить принесенную работу и поставить зачет к завтрашнему дню, чтобы моя дочь успела получить допуск и выйти на экзамен. Я работаю в университете и не могу сказать – милая девушка, сделайте побыстрее, я отблагодарю. Я могу только просить.

Я играла в демократическую дружбу профессора с аспирантом, улыбалась и только что не подмигивала. Девчонка-аспирантка, без году неделя в университете, разговаривала со мной нелюбезно и равнодушно. Как жаль, что она не на филфаке. Попалась бы она мне на Ученом совете, я бы кинула ей черный шар. Назначили бы меня ее оппонентом, она бы у меня всю работу переделала и не защитилась.

Девица мне отказала. Отказала! Она обязательно проверит курсовую, это ее работа – проверять курсовые, но уже после сессии. Наплевать ей на меня, она никак не зависит от профессора кафедры истории русской литературы. Очевидно, она относится к людям, которым приятно чужое унижение. Правда, я тоже никогда не иду на поводу у плачущих мам, и я с ней полностью согласна: не хочешь учиться, не учись, и нечего ходить-просить.

Я так гордилась, что Масино будущее уже определено, я уже видела ее юристом, и сейчас все полетит к черту! Мася не станет юристом, ее жизнь будет разрушена сейчас, в эту минуту этой равнодушной девицей.

Невозможно передать всю глубину моего ужаса… Я, кажется, совсем потеряла лицо.

– Милая, у вас же наверняка кто-то учится на филфаке, друзья или дети друзей… Я тоже когда-нибудь пойду вам навстречу с зачетом или экзаменом. Вы в университете недавно и, возможно, не знаете – у нас своим принято помогать…

– Ваша дочь должна понимать, что юридический факультет университета не детский сад. – Аспирантка отвернулась и принялась перебирать свои бумаги.

Еще минута, и я просто разревусь.

– Послушайте, милая девушка, – сказала я, – я не буду говорить вам о своих научных заслугах, не буду врать, что моя дочь болела весь семестр и по глупости не брала справку. Я вас просто прошу – представьте на минуту, что у вас есть ребенок и от кого-то зависит его судьба. Помогите мне, и вас тоже когда-нибудь пожалеют. Пожалуйста.

Аспирантка дала свой телефон, взяла работу, обещала проверить к завтрашнему дню, смотрела с жалостью и презрением. Но я добилась своего – теперь у нас есть шанс.

Ничего она не проверила! Я звонила ей днем – напомнить. Мне уже было не унизительно, а просто наплевать. Какое может быть унижение, когда борешься за своего ребенка! Она не брала трубку, я звонила весь следующий день, и к вечеру она наконец взяла трубку и сказала насморочным голосом: «Я заболела».

Заболела? Но мы пропадем без этого зачета! Я предложила приехать к ней домой, привезти ей фруктов и лекарства, вместе проверить курсовую… Черт возьми, я никогда в жизни так не унижалась, как перед этой девчонкой!..

Я съездила к ней с Масиной зачеткой, вырвала у больной аспирантки из ослабевших рук непроверенную курсовую. Села у нее на кухне, сама проверила собственную работу, поставила себе тройку… И умолила поставить зачет. Я успела!..

Таким образом, у меня уже было три зачета – физкультура, экономика и английский.

Английский – было несложно. Полдня на телефоне, и через цепочку приятельниц удалось выйти на преподавателя. Я так боялась ее пропустить, что пришла за полчаса до начала занятий. Ждала ее в гардеробе, – не хотелось, чтобы студенты видели, как одна взрослая тетя ставит другой взрослой тете зачет в зачетку.

Зина.

Ася, здравствуй!

Оказалось, что римское право придется сдавать по-настоящему. Я договорилась, что Мася может прийти с другой группой, и мы с Масей учили до двух часов ночи. Я читала ей вслух, она повторяла. Мася бледненькая, замученная, – не привыкла заниматься ночами.

Как только я закрыла учебник, Мася сказала:

– Можно я выйду на час?

– С ума сошла?.. Сейчас ночь, и завтра зачет по римскому праву, – сказала я.

– Я все равно не смогу заснуть, ты же накачала меня кофе. А все в клубе, тут совсем рядом. Я только сбегаю на час, и домой.

– Нет.

Нельзя.

Я сказала это как говорят щенку или маленькому ребенку, не задумываясь об объяснении, командным тоном: «Нельзя!»

Мася покорно кивнула. Она сейчас такая послушная, как кукла, смотрит детскими глазами с выражением «я все сделаю, как ты скажешь, мамочка». Хочет учиться, хочет остаться в университете.

…Мася пришла под утро. Я отвела ее на зачет, мы не опоздали.

Зачет она, слава богу, сдала.

Зина.

P. S.

…Ей кажется, что жизнь – это клубы, кафе, девочки-мальчики. Она такая наивная, Мася…

Ее любимое объяснение: «Все так делают». Но все – не так! «Все» гуляют, бегают по клубам, но помнят о собственной жизни, о своем интересе – учатся, сдают. А она – все с размаху, пропадать, так с музыкой.

Ася! Может быть, это пройдет с возрастом? Тебе лучше знать. Все-таки у моей дочери твои гены. Очарование и изобретательность невероятная, в игольное ушко пролезет! «Спокойной ночи, мамочка», а ночью встану – ее нет. Или «я на час, скоро буду» – и отключает телефон.

Ася, здравствуй!

У моей дочери твои гены, Ася! Если бы у Маси были мои гены, она была бы отличницей?

…Этот вопрос – что главное, наследственность или воспитание, – интересует всех, и ученых, и просто людей, родителей, которые сталкиваются с тем, что у них на подоконнике вырос совсем не тот цветок, который они сажали, поливали…

Сторонники поведенческой теории считают, что воспитание, образование, среда приоритетны. Это вроде бы звучит глуповато – разве из Ильи можно было бы вырастить полкового командира, а из тебя, Асечка, училку-зубрилку?

Сторонники психоанализа считают генетику единственно важной. Тогда получается, что Мася – наследница проблем Александры Андреевны и твоей матери, «этой натурщицы», бросившей тебя младенцем. «Наследница проблем» звучит не позитивно. Тогда и воспитывать ребенка не нужно, тогда, как говорят мои студенты, «все фигня, и нечего париться».

Ученые с начала прошлого века и до сих пор так и не пришли к единому мнению. А ведь истина, как всегда, где-то посредине.

Я с большим уважением отношусь к Агате Кристи. Эта великая женщина в своих непритязательных по форме детективах – низкий жанр – поднимала, в сущности, самые важные вопросы. В одном из ее романов фигурирует семья с пятью усыновленными детьми. Родители воспитывают их одинаково, надеясь, что получат пять копий самих себя. И что же? Они все выросли разными, в полном соответствии со своей наследственностью.

Ученые давно должны были бы сказать – все фигня! Сказать – люди, не парьтесь! Не переживайте, не расстраивайтесь, не мечтайте о несбыточном! Вы можете научить ваших детей всему. Хорошим манерам, играть на скрипке, брать логарифмы. Вы можете научить ваших детей всему, но только не самому главному – быть такими, как вы хотите. Личностные качества ребенка – это не ваше дело. Ваше дитя будет ответственным и обязательным человеком или же будет повсюду опаздывать, исчезать ночью, бросать все начатое на полдороге… И это не ваша вина!

Я могу сказать это только тебе, Ася. Что такое моя дочь Мася? Что мы имеем – если честно? Упорное нежелание трудиться, беспорядочность в любви… Я не виновата, я воспитывала ее правильно. Моя золотая девочка, мой котеночек.

Зина.

Ася!

Я получила все зачеты. И у нас осталось три долга – три экзамена.

Теперь можно было решать проблему на другом уровне. Идти на прием к декану и просить. Объяснять ситуацию: у нас есть все зачеты, – и просить, чтобы нам разрешили сдавать экзамены. Новый декан довольно молодой человек, моложе меня.

Декану я соврала – сказала: «Ну поймите вы, девочке шестнадцать лет, она влюблена, первая любовь, безумный роман, вспомните себя в ее возрасте…»

Он вспомнил себя в ее возрасте. Что много лет назад я три раза не приняла у него экзамен, и он из-за меня был вынужден взять академку. Я, конечно, этого не помнила – очевидно, я тогда только начинала работать и была очень принципиальной. Впрочем, как и сейчас. Я никогда не иду навстречу прогульщикам, считаю, пусть получают то, что заслужили, – это университет, а не богадельня.

Декан упомянул о своей академке, и я поняла, что все пропало – откажет. И вдруг – какой позор, какое унижение – заплакала. Сидела перед ним и плакала, как тетка в очереди, горько и безнадежно. И бормотала: «Что же мне сделать, чтобы получить разрешение?! Я сделаю, с ума сойду, а сделаю…»

Я даже вспоминать это не могу, я никому никогда не расскажу об этом унижении!

Но он не отказал! Он разрешил! Очевидно, приличный человек. А может быть, дело в том, что мужчины не так мстительны, как женщины. Декан сказал: пусть девочка сдает сессию, он разрешает из уважения ко мне и любви к Илье как оплоту культуры в нашем городе.

Я сдала сессию! Все это заняло месяц. Я прожила этот месяц, сжав зубы.

Но Мася!.. Я думала, Мася изменится, соберется, будет как струна, но это я была как сжатая струна, а она опять спала в ванной. Как будто у нас параллельные интересы.

Я так старалась ее спасти, а она опять гуляла ночами! Опять я звонила ей как сумасшедшая, нажимала «Мася» каждую минуту, повторяла: «Дрянь, дрянь, какая же ты дрянь! Я эти экзамены выбила своей кровью, а ты…»

Дозвонившись, я говорила: «Масечка, ты где?! Ты же не встанешь утром! А у тебя экзамен». Я хотела ее убить, заставить саму отвечать за последствия ее поведения! Но я не могла позволить ей разрушить ее будущее.

Этот месяц состоял из моего ежесекундного напряжения, выполнения несданных ею в течение семестра контрольных, курсовых работ, написанных за одну ночь, вдолбленного в Масю экзаменационного материала и милого Масиного «Спасибо, мамочка».

Я сдала эту сессию! Моя докторская степень – сущая ерунда по сравнению с этой сессией.

Я так счастлива, что даже не могу в полной мере ощутить свое счастье.

Твоя счастливая Зина.

P. S.

Весь этот месяц мы с Ильей почти не разговаривали. Я не рассказала ему о своих унижениях в университете. Это было слишком унизительно, а он всегда должен видеть меня достойной, на высоте. Я сказала ему, когда все закончилось: «Мы сдали сессию». Илья рассеянно сказал: «Молодец, как всегда, всех победила». Я не хотела, чтобы он меня похвалил, я хотела, чтобы он меня пожалел.

О том, как Мася гуляла, пока я ночами писала ее курсовые, я ему не сказала.

Я никогда не говорю ему ничего, что мне по-настоящему больно, – это и есть секрет хорошего брака.

Здравствуй, Зина!

А если бы она не была золотая девочка, если бы она не была «такая способная», ты бы ее не любила? А если бы оказалось, что она плохая, ты бы ее разлюбила?

Ася.

Дорогая Ася!

Ася, что ты говоришь, как это «не любила»? Как это «разлюбила»? С ума сошла?

Но ты правда думаешь, что она не плохая?

Зина.

Дорогая Зина!

Отстань. Сама ты плохая.

Ася.

Дорогая Ася!

Спасибо тебе.

Теперь, когда все страшное позади, я опять могу вернуться к Зине и Асе. Зина с Асей опять много бывали вдвоем. Зинин пятерочный аттестат практически был у нее в кармане, а вот у Аси были проблемы. Никто не сомневался, что она поступит в Академию художеств, но все же нужно было закончить школу.

Зина все время что-то писала за нее, то контрольные по математике, то сочинения. Считала, чему равен sin x, извлекала квадратные корни, писала развернутый план сочинений «Поднятая целина» и «Образ нашего современника», а Ася сидела рядом с горящими глазами и рассказывала, какая у них с Ильей волшебная близость. Как расцелован, заласкан каждый миллиметр ее тела, как хорошо им бывает днем в мастерской, а ночью дома… но ночью иначе, когда можно вместе заснуть, это совсем иначе… Зина писала про деда Щукаря, а Ася, золотая девочка, розовая девочка, была похожа уже не на обиженного олененка, а на расцветший цветок, золотилась и розовела светом счастливой чувственности.

У Ильи с Зиной появилась игра. Илья имитировал стиль какого-то писателя или поэта, а Зина угадывала, кто это. Иногда это бывало просто, и она угадывала мгновенно, по одной строчке, а иногда мучилась по нескольку дней. У Ильи была целая система поощрений: за мгновенную отгадку – шарик шоколадного мороженого в кафе «Лягушатник» на Невском, за отгадку через несколько дней – ириска.

Была и еще одна игра – «лечь на кушетку». Имелся в виду психоанализ, когда введенный в сон или в гипноз пациент лежал на кушетке, а психоаналитик беседовал с ним и анализировал. Илья и Зина по очереди бывали пациентом и психоаналитиком, но их «психоанализ» так или иначе всегда сводился к Асе.

– Твоей маме нравится кто-нибудь из твоих друзей? – спросил Илья.

– А у меня нет друзей. Только Ася. Асю она любит. Они могут часами разговаривать, мама ей рассказывает все: про свои болезни, про папу, советуется, как с подружкой… Но если бы она узнала, что вы с Асей… она бы перестала ее любить.

Зина смутилась и назло себе старательно выговорила: «Если бы она узнала, что Ася уже женщина, она бы перестала ее любить».

– Какое ей дело?.. – удивился Илья. – И как вообще связана ее любовь к Асе с тем, женщина Ася, или девочка, или мальчик?..

– О-о… ты не понимаешь. Знаешь, что она мне сказала? Когда я… ну, когда у меня… мне было тринадцать лет… В литературе это никогда не называется словами, в крайнем случае говорят: «В эти дни она была очень нервозна». Ну?! Понял?.. Я лучше скажу по-английски – «periods». Теперь понял?

– Я сразу понял, – улыбнулся Илья. – И чем она тебя так напугала, когда тебе было тринадцать лет, и у тебя скоро должна была начаться менструация?

– Ничем, – мрачно сказала Зина.

Мама сказала Зине: «Хорошо бы ты подольше не стала взрослой». «Почему? – удивилась Зина. – Почему, почему?» Она не ответила, но Зина поняла: когда она станет женщиной, мама не сможет ее любить – разве мама сможет любить чужую женщину?.. А вот Асю она не разлюбит – Ася же ей не дочь. Асе она разрешит быть женщиной.

– Асю она не разлюбит, – сказала Зина, – она всегда говорит так высокопарно: «Это золотая девочка, она создана для любви». Моя мама выходит из комнаты, когда по телевизору целуются. И даже она видит, что Ася создана для любви.

– Ася золотая девочка, – подтвердил Илья.

– Нет, розовая… – возразила Зина. – Она как Марфинька после свадьбы…

– Марфинька была сама нега, смущение, нежность… – тут же процитировал Илья. – Но Асино обаяние – это не обаяние невинной невесты после первой брачной ночи. Знаешь, как на нее смотрят мужчины? Как ни вульгарно это звучит, но точнее не скажешь – как будто хотят ее съесть! Лучше бы я в тебя влюбился, так было бы справедливей, – улыбнулся Илья, – потому что в Асю будут влюблены все.

– Погоди, а я… Что же, в меня нельзя влюбиться? – подозрительно спросила Зина.

– Влюбиться в тебя? – Илья нарочито смерил Зину взглядом. – Спасибо, нет. Как-то страшно. Ты сплошной категорический императив – «можно это, нельзя то». У тебя каждый день есть цель, разбитая на микроцели, – ответить, сдать, получить пятерку, покрепче завязать шапку… Это как-то… необаятельно.

– Иначе говоря, я скучная… Ну, а если Ася разлюбит тебя? – мстительно спросила Зина.

– То есть выберет кого-то, кто лучше меня? Это естественный отбор. Тогда я… Что я… Тогда я буду плакать и гордиться собой, – всякому, кого она выбрала хоть ненадолго, есть чем гордиться… – сказал Илья.

– Ты прав.

…Где все это происходило?.. На Невском, в закрытом на весеннюю просушку Летнем саду, – в сумерках туда можно было пробраться, в Михайловском саду, в кафе, всюду, где мы встречались тайком от тебя, Ася.

Но как получилось, что все это – доморощенный психоанализ, рассуждения о скучной Зине и о нескучной Асе, о природе Асиного обаяния, о природе Асиной сексуальности, – все это было втайне от Аси? Как будто это были не «ложись на кушетку», не разговоры о книгах, не разгадывание стилей, а любовные свидания. Кто первый сказал «не говори Асе»?..

Никто не сказал! «Не говори Асе» – этих слов ни разу не было сказано!..

Зина впервые встретила человека, который читал все, что можно было прочитать, помнил наизусть все, что прочитал, даже детские книжки. Они разговаривали цитатами – как угодно долго, хоть целый вечер… Правда, Зина иногда ошибалась и тогда начинала злиться. Илья говорил: «Я не виноват, что ты такая тупая!»

В первый раз это было просто «пойдем погуляем?..». Это было просто «пойдем погуляем», и Асе об этом не сказали. Зина думала, что Илья ей сказал, и вдруг поняла, что он не сказал, и… тоже не сказала. А потом – «пойдем погуляем», «пойдем в кино», «вечером позвоню», и Илья не рассказывал об этом Асе, и Зина молчала, и у них образовалась своя жизнь, тайная от Аси.

Пока.

Твоя Зина.
Поделиться с друзьями: