Книжный на левом берегу Сены

— Меня вот что поражает, — рискнула встрять в перепалку Сильвия. — Маргарет с Джейн ведь прекрасно разбираются в вопросе, почему «Улисс» заслуживает публикации. Обе уже написали, и весьма убедительно, даже проникновенно, почему он может зваться искусством. А искусство не может быть порнографией.

— Хорошо бы еще сам Куинн воспринимал этих дам не только как парочку грязных сквернавок с Вашингтон-сквер, — обронил Эзра.

У Сильвии появилось странное чувство внутри, будто кто-то швырнул в нее камень, потревожив мирную гладь ее души. И как только его клеймо, грязные сквернавки с Вашингтон-сквер, дотянулось до нее, проделав путь до самого Парижа? Потому что именно так называли бы и их с Адриенной, живи они не на улице Одеон, а на Бликер-стрит. Конечно, Эзра просто цитировал высказывание Куинна в адрес Андерсон и Хип, но оттого, что он так легко повторил эту хамскую фразу в ее присутствии, Сильвия заскрежетала зубами.

— Если он так их презирает, отчего же взялся защищать?

— Да просто из великого уважения вон к нему. — Эзра ткнул большим пальцем в сторону Джойса.

Сильвия закурила новую сигарету.

— Ну-ну, — только и сказала она, вдруг осознав, что в ее представлениях об Эзре Паунде еще масса пробелов. — Будем надеяться, он преуспеет.

Она отвернулась от гостей, делая вид, что занята перестановкой книг на полке, а Эзра с Джойсом, снова перейдя на итальянский, проговорили еще какое-то время, прежде чем Паунд откланялся.

Прошло несколько минут, прежде чем Джойс нарушил тишину, удивив Сильвию:

— Надеюсь, мы ничем не оскорбили вас, мисс Бич. Я бы этого не вынес. Ваша доброта ко мне и неизменное желание помочь заслуживают лишь самых добрых моих чувств.

— О, я в порядке, но… должна признать, удивлена, что вы не рассказали мне про судебное разбирательство.

— Не хотелось огорчать вас. Я и сам нахожу все это безмерно огорчительным.

— Ничего, я не фарфоровая.

Джойс улыбнулся.

— Конечно нет, вы у нас из чистой бронзы.

Она вспыхнула, хотя и понимала, что это откровенная лесть.

— Спасибо за такой красивый комплимент, но если по сути, то я хочу быть полезной вам, мистер Джойс. И… — И что? Я думала, мы с вами друзья, а вы? Слишком наивно, точно она десятилетняя девчонка. — И всё тут. Я хочу помогать.

— Вы помогаете уже тем, что дарите мне наиприятнейшее времяпрепровождение в Париже.

Ей бы и хотелось удовольствоваться его лестью, но она желала большего. Сильвия желала что-то делать, желала, чтобы «Шекспира и компанию» воспринимали не только как приятное времяпрепровождение. Желала, чтобы в Маргарет и Джейн видели большее, чем грязных сквернавок. Желала, чтобы у «Улисса» появилось настолько много читателей, насколько вообще возможно.

Надо же, сколько всего она желает. Еще два года назад она хотела всего лишь книжную лавку. А теперь, когда лавка у нее есть, ей хочется большего.

Что это, жадность или честолюбие?

И сильно ли одно отличается от другого?

— Когда тебя зовут на улицу Флёрюс, выбора нет — идешь как миленькая, — сказала Адриенна, помахав перед Сильвией открыткой, на которой Гертруда Стайн небрежно нацарапала приглашение на обед, и с тяжелым вздохом положила карточку на стол. — И все же хотелось бы, чтобы она хоть немного говорила по– французски. В конце концов, она же здесь живет.

— Да уж, Париж для нее не более чем декорация, не правда ли?

Но Сильвию в этом приглашении тревожила совсем не убежденная «американскость» Гертруды. Они уже не раз бывали в салоне мадам Стайн, и Сильвия всякий раз отмечала для себя красноречивое отсутствие в разговорах упоминаний об этом ирландце. Каждый удостоившийся приглашения Гертруды писатель, фотограф, ученый и интеллектуал, похоже, знал ее достаточно хорошо, чтобы не обронить ни слова о Джойсе в ее присутствии.

Определенно, в одном Адриенна была права: приглашение на улицу Флёрюс, 27, представлялось не меньшей честью, чем приглашение на чай к Марии-Антуанетте, с той только разницей, что Гертруда с Элис обитали не в grand palais, а в непритязательном здании периода османизации, одетом тем же известняковым камнем, что лавки Адриенны и Сильвии, дом, где они жили, равно как и дома почти всех их парижских знакомых. Нет, истинный блеск богемного Версаля обиталищу мадам Стайн придавал его интерьер. Ее гостиную отличало уникальное разделение стилей: от паркетного пола почти до уровня глаз комната была выкрашена темной краской и уставлена массивной антикварной мебелью, которая словно давала опору произведениям искусства, парившим вверху. Над головой вошедшего на сияющих белизной стенах были развешаны полотна, что когда-нибудь украсят собой самые крупные музейные коллекции мира, если судить по карьерному взлету Пикассо. Гертруда и сама любила напомнить окружающим о своем умении ставить на победителей. «Кто-то делает ставки на лошадей. Я — на художников», — сказала она однажды.

Так что они как миленькие отправились на званый обед под нудным субботним дождиком, и Сильвию немало удивило, что на этот раз они с Адриенной были единственными приглашенными. Право же, две владелицы скромных книжных лавок плюс Элис никак не тянули на великосветское сборище, какие любила устраивать для свиты своих почитателей Гертруда.

За шерри с засахаренными сливами и ломтиками острого солоноватого козьего сыра они непринужденно обсуждали положение дел в их лавках и книги, потом перешли на новые фильмы и пьесы, а причину, по которой их позвали, по-прежнему скрывала густая завеса тайны. К тому моменту, как подали суп, Сильвия физически ощущала, как заныли мышцы плеч от нараставшего напряжения, и она все гадала, когда же Гертруда соизволит раскрыть карты.

— Учитывая, что некий мистер Джойс, очевидно, намеревается осесть в нашем городе, — начала Гертруда, не донеся до рта ложку жидкого лукового супа, и затылок Сильвии защекотали мурашки, — думаю, нам следует поговорить без обиняков. Как женщинам. И… как попечительницам.

Сильвия подавила смешок, поймав взгляд Адриенны, сидевшей по другую сторону массивного обеденного стола, и обе оценили тонкую насмешку в словах хозяйки дома: присутствуй на их обеде писательские пары, большую часть женщин спровадили бы в дамскую гостиную, оставляя Гертруду властвовать среди мужчин, и этой практикой Сильвия немало возмущалась от лица других дам. Они с Адриенной, не подпадая под категорию «жены», допускались ко двору Гертруды, но Сильвия временами пренебрегала такой милостью и перебегала в «женский» лагерь, усвоив однажды, что супруги писателей зачастую куда больше знают о своих мужьях, чем те сами. Большое упущение Гертруды в том, что она не снисходит до общения с ними.

— Признаю, вы раздразнили мое любопытство, — сказала Сильвия.

— Moi aussi^[81], — согласилась Адриенна.

А Элис пристально разглядывала их из-под черных бровей.

— Вы знакомы с ним? — спросила Гертруда.

Сильвия почуяла опасность: мисс Стайн наверняка осведомлена, что Джойс — постоянный посетитель «Шекспира», ведь жизненные перипетии творческой богемы Парижа никогда не составляли для нее секрета.

— Так, заходил несколько раз, — отвечала Сильвия.

— И каков он? — Гертруда оперлась подбородком на сложенные пальцы, явно показывая, что не позволит ей отделаться всего четырьмя словами.

Сильвия мгновение помедлила, прежде чем выдать собеседнице весьма правдивое, хотя и намеренно блеклое описание, потому что меньше всего она хотела нажить своей лавке врага в лице Гертруды.

— Насколько я могу судить, он с головой поглощен работой. Как не вредит его глазам писать по многу часов подряд! И потом, он бросает все свои силы на то, чтобы прокормить детей и жену.