Книжный на левом берегу Сены

— У тебя получится убедить родителей переехать сюда? — спросила Адриенна.

— Уж сколько раз пыталась, а все без толку. — Жизель держала горячую чашку и сдувала пар, стараясь остудить чай. — Даже не знаю, чем еще их убедить, что оставаться в Берлине опасно. Они все еще считают меня глупышкой.

— Ты кто угодно, но только не глупышка, — негодующе запротестовала Адриенна, наконец усаживаясь за стол напротив Сильвии и Жизель. Она взяла из вазы с линцерским печеньем одну штучку и надкусила ее. Жизель в точности повторила ее движение. Сильвия почувствовала что-то настораживающее в этой короткой сценке между ними, хотя не могла понять что.

— Родителей вообще трудно хоть в чем-нибудь убедить, — продолжала Жизель. — Вечно они считают, что всё сами знают лучше.

Интересно, гожусь ли я Жизель в матери? Сильвия сама удивилась, отчего вдруг ей пришла такая мысль. Она лет на двадцать старше, той сейчас двадцать пять, и значит, теоретически это возможно. Адриенна была пятью годами моложе Сильвии, что всегда казалось несущественным. По большому счету, во многих смыслах Адриенна казалась взрослее Сильвии, ведь она открыла свою лавку куда раньше, чем появилась «Шекспир и компания», еще во времена Великой войны. Но внезапно сорокашестилетняя Сильвия почувствовала себя на десяток лет старше сорокаоднолетней Адриенны, и не только из-за Жизель, но и потому, что в последнее время ее, Сильвию, осаждали недуги среднего возраста.

Жизель снова испустила тяжелый вздох.

— А спросите, как Вальтер? Он в таком беспросветном унынии, что иногда я прямо боюсь за него. Боюсь, он сам куда как опаснее для себя, чем нацисты для моих родителей. Во всяком случае, сейчас.

Ее признание отозвалось болью в душе Сильвии, и она в который раз задумалась над вопросом, мучившим ее все эти годы: какие знаки я упустила в своей матери, которые указывали бы на ее намерения? Сейчас к нему добавился еще один: что такого девчонка сумела разглядеть в Вальтере Беньямине, чего не разглядела в своей маме я?

Адриенна накрыла рукой руку Жизель и тихо сказала:

— Если он примет такое решение, ничто на свете не остановит его. — Она перевела взгляд на Сильвию и послала ей слабую, полную сожалений улыбку.

Жизель, стискивая зубы и не отрывая ясный взгляд от чашки, только кивнула. А у Сильвии забилось сердце оттого, что Адриенна тактичным намеком подтвердила, что в смерти Элинор нет ее вины. Сколько в ее улыбке было ободрения, утешения, заверений в связывающих их узах, их одном на двоих прошлом и общих глубоко запрятанных тайн. Жизель Фройнд и прочим юным полуночным гостям еще жить и жить, убежденно думала Сильвия, прежде чем они с кем-то построят такие же близкие и долговечные отношения, как те, что связывают их с Адриенной.

Глава 28

8 августа 1934 года

РЕШЕНИЕ ПО «УЛИССУ» ОСТАВЛЕНО В СИЛЕ

Судьи Лернед и Огастес Хэнды в Апелляционном суде США подтвердили вынесенное в конце минувшего года решение судьи Вулси двумя голосами против голоса судьи Мартина Мэнтона. Цитируя судью Вулси, судьи Л. и О. Хэнды согласились, что книга, «по нашему мнению, не может пропагандировать блуд», потому что «эротические пассажи погружены в общую массу текста».

При всей своей важности постановление апелляционного суда служит всего лишь эпилогом этой истории в литературном мире, что делает решение судьи Вулси каноническим, поскольку оно напечатано в каждом издании романа мистера Джойса, поступившем в продажу с января текущего года, всего через месяц после вынесения. Такая ошеломляющая скорость реакции — результат находчивости Беннета Серфа из «Рэндом хауса». Не прошло и часа с момента, когда судья Вулси огласил свое решение, как тот отдал наборщикам распоряжение приступать к работе.

Вулси, прочитавший фолиант Джойса от корки до корки, заявил, что «несмотря на необычайную откровенность текста, нигде не обнаружил в нем глумливой ухмылки сластолюбца». Далее он назвал роман «серьезным экспериментом», в котором «Джойс предпринял попытку — с ошеломительным, как представляется, успехом — показать, как поверхность сознания с ее нескончаемо сменяющимися калейдоскопическими впечатлениями… влияет на жизнь и поведение описываемого персонажа». Более того, «именно верность Джойса своему методу… сделала его объектом столь многочисленных нападок, и по этой же причине преследуемая им цель столь часто рождала недоразумения и превратно истолковывалась».

Сам Джойс, прочитав решение Вулси, провозгласил: «Итак, половина англоговорящего мира пала».

Сегодня «Улисс» пользуется полной свободой на родине храбрых, и другим литературным произведениям отныне открыт путь для дерзаний и экспериментов, которым не будет угрожать цензура. Скажем больше, полное впечатление, что в нынешние тяжелые времена у публики открылся аппетит на произведения подобного рода: «Улисс» всего три месяца как в продаже, а раскуплены, по данным Серфа, уже 35 000 экземпляров.

Сильвия, конечно, видела сводки новостей об «Улиссе» в письмах и телеграммах, приходивших ей в Ле Дезере, но до чтения полного текста статей руки у нее дошли, только когда она в сентябре вернулась в «Шекспира и компанию» и ее друзья стали приносить и присылать ей многочисленные вырезки из газет и журналов, которые сохраняли специально для нее. Многие писали что-то вроде: «Разумеется, Вы и так уже в курсе событий» (Эрнест), «Как водится, чтобы все признали истину, потребовалось, чтобы ее озвучил мужчина» (Киприан), «Безмерно горжусь своей дочерью — первым издателем знаменитого романа» (отец).

Пока Жюли обслуживала в лавке покупателей и читателей, Сильвия, заварив себе кофе в задней комнате и стискивая зубы, чтобы не смолить сигареты одну за одной, прочитала все официальные сообщения и многочисленные письма, и чувства переполняли ее. Не раз она смахивала слезы, ахала-охала, сама не зная, смеется или плачет, испытывая все чувства разом: гордость, и печаль, и любовь, и признательность, и облегчение.

Среди кипы писем обнаружилась весточка от Холли, сообщавшей, что они с мужем Фредом усыновили в Англии мальчика. Прилагалась и фотокарточка драгоценного малютки в чепчике, завернутого в одеяло, из которого виднелось только личико с закрытыми глазками. Тем не менее оно принадлежало ее первому и единственному, как подозревала Сильвия, племяннику! Такого она и ожидать не могла. Холли была несколькими годами старше, и Сильвия уже почти решила, что сестрам Бич суждено прожить бездетными и состояться в иных сферах. Но когда магазин в Пасадене пришлось закрыть, а мир погряз в неопределенности, Холли поняла, что семья — самый верный способ обеспечить себе надежную опору и занятие. Киприан тем временем окончательно переселилась в Палм-Спрингс, где жила в любви и согласии с Хелен Эдди и полной грудью дышала воздухом пустыни, как считалось, целебным при любой хвори.

Сильвия смотрела на фотокарточку сына своей сестры, и в ней поднялись — как это всегда бывало в прошедшие годы, когда она разглядывала личики детей, — теплые симпатии к матери младенца, радость за нее и благоговейный трепет и любопытство, кем вырастет маленький человечек. Вдруг новым Джойсом? Или Антейлом?

Но не более того. Временами ее восхищение и интерес к любимому кем-то младенцу омрачались предчувствиями, что он на долгое время по рукам и ногам свяжет свою мать и может вырасти неуправляемым, как Лючия, или болезненным, как Сюзанна. А теперь перед ней фото ее собственного племянника — разве не должно оно по-особенному трогать ее? Внушать непреодолимое желание взять малыша на руки? Отозваться в ее собственной утробе? Наполнить сожалениями, что она никогда не заведет своих детей? Но ничего такого Сильвия не испытывала. Ее жизнь была и без того полна. Она и помыслить не могла втиснуть в нее еще и ребенка, жизнь которого во всех смыслах зависела бы от нее. «Шекспир и компания» — вот ее наследие.