Книжный вор

И прежде чем двинуться с места, Лизель, ставя все на место, спросила:

– Это ваша комната, правда?

Жена бургомистра подобралась.

– Когда-то мы читали здесь с сыном. А потом…

Лизель потрогала рукой воздух у себя за спиной. Увидела мальчика и его мать, которые читают на полу, и малыш тычет пальцем в картинки и слова. Потом она увидела войну под окном.

– Я знаю.

Снаружи вошло восклицание.

– Что ты сказала?

Лизель резким шепотом ответила через плечо:

– Молчи, свинух, и следи за улицей. – А Ильзе Герман она плавно протянула другие слова. – Так, значит, все эти книги…

– В основном – мои. Некоторые – мужа, некоторые были сына, как ты знаешь.

Теперь смущение возникло со стороны Лизель. У нее вспыхнули щеки.

– Я всегда думала, что это комната бургомистра.

– Почему? – Женщина как будто удивилась.

Лизель заметила, что на носках тапочек у нее тоже свастики.

– Ну, он же бургомистр. Я думала, он много читает.

Женщина сунула руки в карманы халата.

– В последнее время эта комната полезнее всего была для тебя.

– Вы читали вот это? – Лизель протянула «Последнего человеческого чужака».

Женщина присмотрелась к заглавию.

– Читала, да.

– Интересно?

– Ничего.

Лизель не терпелось сбежать, но вместе с тем она понимала, что, как никогда, должна задержаться. Открыла рот, но доступных и слишком быстрых слов было слишком много. Раз за разом девочка пробовала ухватить какое-нибудь, но бургомистрова жена взяла инициативу на себя.

Она увидела за окном лицо Руди, а точнее – его пламенные волосы.

– Наверное, тебе пора, – сказала она. – Он тебя заждался.

По пути домой они ели.

– Там точно ничего больше не было? – спросил Руди. – Поди было.

– Нам и с этим уже повезло. – Лизель внимательно посмотрела на подарок в руках у Руди. – Скажи честно. Ел, пока я была там?

Руди возмутился:

– Эй, это же ты вор тут, а не я.

– Не бреши, свинух, у тебя сахар на губе.

В панике Руди перехватил блюдо одной рукой, а другой испуганно отер губы.

– Ни одного не съел, клянусь.

Половина печенья исчезла еще до того, как вышли на мост, а остатком они поделились на Химмель-штрассе с Томми Мюллером.

Когда всё доели, остался только один вопрос, и его задал Руди.

– Что будем делать с этим чертовым блюдом?

КАРТЕЖНИК

Примерно в то же время, когда Руди с Лизель ели печенье, в городке недалеко от Эссена играли в карты свободные от дежурства солдаты ЛСЕ. Они только что вернулись из длительной поездки в Штутгарт и теперь играли на сигареты. Райнхольду Цукеру не везло.

– Клянусь, он мухлюет, – бормотал он. Солдаты сидели в сарае, который служил им казармой, и Ганс Хуберман только что выиграл третий кон подряд. Цукер с досады швырнул карты на стол и запустил в сальные волосы трезубец грязных ногтей.

*** КОЕ-ЧТО О ***

РАЙНХОЛЬДЕ ЦУКЕРЕ

Ему двадцать четыре. Когда выигрывает кон в карты,

он злорадствует – подносит

тонкие цилиндрики табака к носу

и жадно тянет ноздрями.

– Запах победы, – говорит он.

Да, и вот еще что. Он умрет с открытым ртом.

В отличие от молодого человека по левую руку, Ганс Хуберман не злорадствовал, выигрывая. Он даже великодушно вернул всем товарищам по одной сигарете и поднес огня. Предложение приняли все, кроме Цукера. Тот схватил подношение и швырнул обратно в середину перевернутого ящика.

– Не надо мне твоих подачек, старик. – Встал и вышел.

– Что это с ним? – спросил сержант, но никто не потрудился ответить. Райнхольд Цукер был просто двадцатичетырехлетним мальчишкой, которому, хоть тресни, не везло в карты.

Не проиграй Цукер своих сигарет Гансу Хуберману, он не стал бы презирать Ганса. А не презирай он его, не занял бы место Хубермана в грузовике через несколько недель на вполне безобидной дороге.

Одно место, двое мужчин, короткий спор и я.

Убиться легче, как люди гибнут. СНЕГА СТАЛИНГРАДА

В середине января 1943 года Химмель-штрассе была сама собой – темным и унылым коридором. Лизель закрыла калитку, дошла до дверей фрау Хольцапфель и постучала. Открывший ее удивил.

Сначала Лизель подумала, что это сын фрау, но мужчина не походил ни на одного из двух братьев на фотографиях в рамке у двери. К тому же он выглядел слишком старым, хотя сказать трудно. Щеки его пестрила щетина, а глаза словно кричали от боли. Из рукава шинели спадала забинтованная рука, и сквозь повязку проступали кровавые вишни.

– Знаешь, ты приходи, наверное, попозже.

Лизель попыталась заглянуть ему за спину. И уже хотела было позвать фрау Хольцапфель, но мужчина загородил ей путь.

– Детка, – сказал он, – приходи попозже. Я за тобой зайду. Где ты живешь?

Через три с лишним часа к номеру 33 по Химмель-штрассе прибыл стук в дверь – и перед Лизель стоял тот мужчина. Кровавые вишни превратились в сливы.

– Она тебя ждет.

Снаружи, в сером ворсистом свете Лизель, не удержавшись, спросила, что у него с рукой. Мужчина шумно выпустил воздух через ноздри – один слог, – потом ответил:

– Сталинград.

– Простите? – Говоря, мужчина щурился в ветер. – Я не расслышала.

Он повторил – уже громче, и теперь расширил ответ:

– С рукой у меня Сталинград. Мне прострелили бок и оторвало три пальца. Я ответил на твой вопрос? – Он сунул здоровую руку в карман и передернулся от презрения к немецкому ветру. – Наверное, думаешь, здесь у нас холодно?

Лизель потрогала стену рядом. И не смогла соврать.

– Холодно, конечно.

Мужчина рассмеялся:

– Это не холод. – Он вытянул сигарету и сунул в рот. Одной рукой попробовал зажечь спичку. В такое ненастье это было бы трудно и с двумя руками, а уж с одной просто невозможно. Он выронил коробок и ругнулся.