Кнопка Возврата

– Папино кресло, - сказала Кристина.
– Мы решили, что будет правильно, если кто-то из нас поживет в этой квартире. А у меня и работа здесь рядом. Вам со сливками?
– спросила, разливая кофе по чашкам.

– С коньяком, - сказал Уткин. Начатая бутылка уже стояла на столе.

– А почему не хотите знать его настоящее имя?

– Вот, не захотел, как-то так. А почему - не знаю. Если отвечать на каждое "почему", то можно погрузиться в такие глубины подсознания, что без специалиста не обойтись. Я, собственно, совсем не собирался общаться с этим Петров-Ивановым, а хотел поговорить с Евгением из девяносто седьмой, но его не было дома. И не было, оказывается, уже несколько дней. Есть что-то странное в этом совпадении: Евгений и твой дядя: один падает с балкона, другой исчезает. И то, и другое - в один, по всей вероятности, день. Можно задуматься.

– Зачем?
– вздохнула Кристина.
– Это ведь ничего не изменит.

– Надо все-таки понять, что произошло... и что происходит, - сказал Уткин.
– Может, это было совсем не...
– Он замешкался, не в силах произнести роковые слова "убийство" и "самоубийство", - совсем не то, что мы сейчас думаем.

– Не знаю, - Кристина еще раз вздохнула.
– Мне страшно. Сегодня приходили какие-то люди. Представились, что из полиции. Задавали вопросы.

– Я знаю, - сказал Уткин.

– А мне кажется, это я виновата.
– Кристина готова была заплакать.
– Надо было пожить здесь в эти дни. И тогда, может, ничего бы не случилось. Я несколько раз предлагала, а он не хотел.

– Он не считал себя инвалидом, - сказал Уткин.
– Мне даже кажется, он какой-то кайф ловил от своего перелома. А потом, гипс-то уже давно сняли. Ты пять раз вернулась бы домой к этому времени.

Успокаивая, он погладил племянницу по руке, отчего она расплакалась уже по-настоящему.

– Только те, которые приходили, - сказала она сквозь слезы, - мне кажется, они не из полиции. Те быстрее вызвали бы повесткой, ведь так?

– Почему обязательно повесткой? Бывает, приходят сами. Тем даже удобнее, к кому приходят.

– Они и про вас спрашивали, дядя Паша, Кто вы, и вообще... Вы ведь в тот день заходили сюда. Не надо было рассказывать, да?

– Ничего, - сказал Уткин.
– Они и так всё знают, что им нужно.

Я бы тоже поспрашивал, подумал Уткин. Ведь затем и пришел.

Он прокручивал в уме список вопросов:

– От кого дядя Никита получил гаджет, и на каких условиях?

– Кто опознал тело?

– Были ли дядя Никита и сосед Евгений знакомы друг с другом?

– Был ли сосед Евгений каким-то образом похож на дядю Никиту (рост, телосложение)?

– Бывал ли сосед Евгений в гостях у дяди Никиты?

– Пили ли они вместе коньяк?

– Играли ли они друг с другом в щахматы?

– Показывал ли дядя Никита соседу Евгению гаджет?

– Показывал ли дядя Никита соседу Евгению, как управляет полетом мух с помощью гаджета?

Уткин посмотрел на Кристину. На какие-то вопросы она, может быть, знала ответ. На другие - не знала. Но если она ответит даже на все вопросы, что это даст? Только то, думал Уткин, что область возможного сократится. И какой-то вариант событий, который меня устроил бы, окажется полностью нереальным.

– А зачем вам понадобился Евгений?
– спросила Кристина.

– Так, хотел кое-что выяснить.

– Можете что-нибудь выяснить и у меня, - она улыбнулась.
– Если уж решили заделаться сыщиком.

– Я подумаю, - сказал Уткин.
– Но кажется, я все-таки не сыщик.

Он отпил коньяку из своего бокала.

Кристина тоже пригубила.

– Петров-Ивановым я сперва обозвал Евгения, - сказал Уткин.
– А потом, когда имя освободилось, я стал им называть соседа из девяносто шестой. Когда-то, - упредил он недоуменный вопрос, - имя не было так жестко привязано к человеку. Вместо пары "человек-имя" была тройка "человек-имя-предмет". Кого-то могли звать, например, "Собачья нога" или "Лисий Хвост", как индейца из романа. И он мог носить этот хвост на шее, как знак своего имени. А если хвостом завладевал кто-то другой, то имя могло перейти к нему вместе с предметом.

– Не слишком удобно, - заметила Кристина.

– А кто говорит, что это должно быть удобно? Удобство - не то направление, в котором двигался человек. Кто-то сравнил разумного - сделавшегося разумным - человека с сороконожкой, которая начала осознанно переставлять свои ноги.

Уткин замолчал. Чуть не начал рассказывать об истории происхождении человека по профессору Поршневу, но понял - не стоит.

– Тело опознал дядя Георгий, - сказала Кристина.
– По татуировке на левом плече. Лицо было разбито.

– Я знаю, - сказал Уткин.
– Я видел ту железку под балконом, на которую он упал лицом.

Вдруг включился телевизор. Сам по себе.

На экране человек пел под гитару. Человек был не знаком Уткину, слова были знакомы: "Две тысячи лет война, война без особых причин. Война - дело молодых, лекарство против морщин"

Только не две тысячи лет, а скорее двести тысяч, подумал Уткин.

– Всё в точку, с тем уточнением, что изначальным смыслом войны была заготовка молодого мяса, - начал он излагать теорию профессора Поршнева, но встретив взгляд Кристины, пресекся.

– Дядя Паша, - медленно проговорила она.
– Признайтесь, пульт от телевизора у вас?

– Да, - признался Уткин. Он достал гаджет, положил на стол и начал рассказывать. Рассказал всё. Может быть, почти всё.

– Значит, с помощью этой кнопки ты можешь заставить человека сделать то, что ты от него хочешь?
– осторожно спросила Кристина, внезапно переходя на "ты".

– Не совсем, - сказал Уткин.
– Только выбирая из тех вариантов поступков, которые человек мог бы сделать по своей воле.

– Среди этих поступков могут быть и вполне безумные.

– Только безумные и считаются, - сказал Уткин.

– Тогда зачет?
– Она потянулась к Уткину и поцеловала в губы.
– А папа сегодня не придет.

– Почему не придет?
– спросил Уткин.

– А он тебе нужен?
– Она засмеялась и, снова поцеловав, спросила: - Признайся, ты нажимал сейчас кнопку на своем пульте?

– Да, - сказал Уткин.
– Да.
– И тут же поправился.
– Нет, конечно нет.
– И не знал, каким из произнесенных слов можно верить.

Могло ведь случиться, что он стал нажимать кнопку, не имея сознательного намерения и даже не догадываясь о том, что нажимает. Или не могло? А если могло, тогда выходило, что тот Уткин, который смог, захотел и нажал, сильно отличается от того Уткина, который не смог, то есть не захотел, то есть которому даже в голову не могло прийти что-то подобное. Но тот Уткин, который сидел и думал обо всем этом, тоже отличался от того Уткина, которым он был какую-то минуту тому назад. Было мгновение, когда что-то изменилось внезапно. И он, и она, которую помнил еще ребенком, стали другими - отчасти даже незнакомыми, новыми друг для друга, словно некто третий с какой-то своей целью действительно нажал кнопку лежащего на столе гаджета.