Княгиня Монако

Выражения всех лиц изменились, за исключением моего: мне удалось сдержать свое волнение. Я некоторое время медлила, не столько для того, чтобы насладиться всеобщим смятением, сколько для того, чтобы должным образом ввести окружающих в заблуждение. После этого я извинилась и направилась в свои покои, с тем чтобы потом свернуть в другую сторону. Господин де Марсильяк шел впереди меня. Он знал потайные ходы дворца не хуже Бон-тана, к которому мы шли. Я увидела ожидавшего меня королевского камердинера; он поклонился мне до земли. Господин де Марсильяк не уходил, и все молчали. Наконец, я решилась спросить, что все это значит. — Его величество желает вас видеть, сударыня. — Куда же мне следует пройти в таком случае?

— Бонтан вас проводит, он знает пароль для тех, кто входит через потайную дверь.

— Почему же через потайную дверь?

— Государь скажет вам об этом сам.

— Зачем же тогда вы, господин герцог, явились за мной в галерею?

— По приказу короля, сударыня.

Все это не вязалось со вчерашними обещаниями его величества. Мне хотелось вспылить, но я сдержалась: надо было досмотреть этот спектакль до конца.

— Что ж, господин Бонтан, раз я должна следовать за вами, проводите меня.

Камердинер не заставил себя упрашивать и повел меня по лабиринту совершенно темных, наполненных смрадом коридоров, не рассчитанных на платья, подобные моему; наконец, мы добрались до маленькой двери, расположенной в тупике, в той части дворца, что была предназначена лишь для слуг и куда не ступала моя нога. Я задыхалась от гнева и раз десять за время пути собиралась покинуть своего спутника. Когда мы подошли к этому входу, Бонтан остановился, достал ключ и открыл дверь; снова поклонившись, он сделал мне знак войти и произнес шепотом: — Король там.

Я вошла. В самом деле, я увидела государя, который сидел в некоем подобии кабинета с весьма роскошным убранством, но погруженного во мрак; свет проникал в комнату сверху, сквозь оконные решетки и стекла. Король пошел мне навстречу, протягивая руку; я не дала ему своей руки, ограничившись строгим реверансом.

— Ах, сударыня, вы красивее всех красавиц на свете, до чего же я рад видеть вас опять! Я снова сделала реверанс.

— В чем дело? Вы ли это? Вчера вы были совсем другой! Вы уже передумали? Неужели вы забыли…

— Я ничего не забыла, ваше величество, но, по-моему, об этом помню я одна. Король покраснел и попытался улыбнуться:

— Ах, да, вчера! Вы нетерпеливы, сударыня; я вижу, что меня не обманули: честолюбие у вас сильнее любви.

Это неожиданное высказывание, отнюдь не похожее на то, что я слышала накануне, озадачило меня. Мои враги не теряли напрасно время: они ухитрились все изменить за каких-нибудь несколько часов! Я еще не знала тогда, что накануне вечером Лавальер подстерегла своего августейшего любовника после того, как мы с королем расстались, и они пробыли вместе еще очень долго. Ее слезы, отчаяние, мольбы, не до конца угасшая страсть, боязнь скандала, а более всего привычка — все это способствовало моему поражению. К тому же — я скажу это, потому что об этом следует сказать, — король желал меня, но отнюдь не любил. Молодость и страсть влекли его ко мне, а сердце и разум отталкивали его от меня. Моя семья была слишком значительной, фаворитка из рода Грамонов, к тому же фаворитка с моим складом характера могла стать грозной силой. Король это понимал, а прежде всего он понимал, что многие этому воспротивятся, и это вызывало в нем крайнюю досаду.

Госпоже де Монтеспан пришлось проявить волю и упорство, которыми я отнюдь не обладала, чтобы утвердиться там, где она все еще пребывает, хотя и, по правде говоря, лишь в качестве изваяния. Господа де Мортемар столь же знатные господа, как и мы, но они лишены того умения плести интриги и добиваться своего силой, которым наделены мой отец и мои дяди. Толстяк Вивонн позволил своей восхитительной сестре с помощью ее чар сделать его маршалом Франции, командующим галерным флотом и губернатором Шампани, но он никогда не пытался никем повелевать, никогда не давал советов и помышлял только о том, как хорошо повеселиться и поухаживать за г-жой де Людр. Мой отец на его месте думал бы совсем о другом!

Я оказалось низвергнутой с неба на землю. Как вам известно, я гордячка и не терплю ни принуждения, ни даже тени презрения, и потому направилась к двери.

— Куда же вы? — спросил король, весьма удивившись.

— Мое место уже не здесь, раз ваше величество меня осуждает, и вы сочтете уместным, что я немедленно ухожу.

— Напротив, княгиня, садитесь и давайте поговорим. То был приказ, и я повиновалась.

Король не умел шутить и даже не умел притворяться, что он шутит. Он решил меня перехитрить, но я тотчас же поняла это и удвоила бдительность.

— Послушайте, — сказал он, — я очень виноват в ваших глазах, не так ли? Мне следовало сегодня утром, раздав орденские цепи и совершив обряд посвящения в кавалеры ордена, взять госпожу Монако за руку и провозгласить ее королевой красоты и влюбленных, как это делали во времена моего предка Филиппа Августа. Вот чего вы желали.

— Вы отменно шутите, ваше величество, но вам незачем извиняться и тем более вас не за что прощать; соблаговолите не прогневаться за эти слова и это мнение.

— Я вовсе не извиняюсь, потому что я ни в чем не виноват, сударыня. Я весьма деликатен в любви, возможно, даже чересчур, но, в конце концов, я сделал бы все, что обещал вчера, если бы одно слово, одно лишь слово не заставило меня воздержаться от этого.

— Позвольте спросить, какое именно?

— Я только что вам это сказал, сударыня: я опасаюсь, что меня не любят, во всяком случае не любят настолько сильно, как бы мне того хотелось, и так, как бы мне хотелось.

— Я не понимаю вас, ваше величество.

— Словом, я боюсь увидеть в вас скорее честолюбивую, жаждущую почестей женщину, нежели нежную возлюбленную. Вероятно, я ошибаюсь, и вы вправе мне это доказать.

— Каким образом?

— Согласитесь хранить все в секрете, довольствуйтесь моими чувствами и ничего больше не требуйте. Будьте моей тайной подругой, приходите в это никому неизвестное место, чтобы доставить мне блаженство, которого я от вас жду, а для всего двора мы останемся посторонними друг другу людьми. Если вы согласитесь, я признаю, что вас оклеветали, и буду верить вам как самому себе.

Я почувствовала себя так, словно у меня горит под ногами земля: надо было либо остаться, либо погибнуть — выбора у меня не было. Я решительно ответила:

— Я согласна, ваше величество.

— Как? Хранить все в секрете? Согласиться на редкие тайные свидания? Как? Покориться, отречься от своих склонностей, пожертвовать всем, что вам дорого?

— Да, ваше величество.

— Стало быть, вы меня любите?

Я в самом деле любила короля или, скорее, обманывалась на этот счет, поэтому мне было нетрудно ввести в заблуждение и его. Я говорила необычайно красноречиво, и это поразило его величество; полчаса спустя он стал проявлять по отношению ко мне ту же нежность и то же доверие, что и накануне; он вернулся к той же теме, к прежним предложениям и умолял меня их принять. Будучи хитрее его и лучше владея собой, я отказалась:

— Нет, ваше величество, когда я докажу, кто я такая, и уличу во лжи тех, кто меня обвиняет, тогда я соглашусь, чтобы меня увенчали лаврами победы, если только не откажусь от этого. По мере того как вы будете меня лучше узнавать, я постараюсь вам показать, насколько подлы и трусливы мои враги. Не омрачайте радость, которую я испытываю, напрасными настояниями, а не то вы лишите меня всякого желания возвращаться сюда, чтобы испытать ее снова.

Король был покорен моими просьбами, искусным притворством и показными чувствами. Я же была не на шутку обижена. Мы пробыли в этом дивном кабинете очень долго; вернувшись к себе, я почувствовала себя чрезвычайно обессиленной оттого, что принуждала себя, сдерживая свои чувства, и мне пришлось лечь в постель. Блондо не спала всю ночь, ухаживая за мной.