Князь Арнаут

При всей своей дикости план мог и сработать. Если бы он удался, Ренольд имел бы полное право считать, что подложил хорошую свинью королю, и особенно Мелисанде. Пусть бы попробовали оспорить права умудрённого годами страдальца, сына основателя графства, перед его же девятнадцатилетним правнуком!

— А тамплиеры и правда могут поддержать нас? — не веря удаче, спросил лангедокец. — Впрочем, что я говорю? Ведь я беседовал с их магистром, сиром Бертраном де Бланфором, он был возмущён тем, как поступил со мной узурпатор Раймунд! Клянусь, может быть, это и грех, может, это не по-христиански, но я радовался его смерти!

— Раймунд? — переспросил князь, испытующе глядя на гостя. — Полноте, мессир, кто он? Жалкий узурпатор, как вы сами только что сказали!

Бертран насупился, он свёл брови, и его лоб покрылся множеством морщин:

— Не хотите ли вы сказать, мессир, что...

— Вы догадались? — спросил Ренольд. Некоторое время он смотрел на лангедокца, не сводя глаз с его усталого лица, а потом кивнул: — Впрочем, я и сам вижу, что мои разъяснения ни к чему.

— Королева Мелисанда? — проговорил Бертран, будто не веря самому себе, и добавил с горечью: — Да, я слышал об этом. Даже великий магистр Бертран намекнул мне как-то раз, но очень уклончиво... Я не хотел верить. Одно дело узурпатор, другое... Я был уверен, что он послал гонца к туркам, после того как мы его так славно разбили, но если не он...

Гость всё ещё не желал верить, что обязан своим пленением не сопернику, давно уже покойному графу Раймунду, которого называл или «он», или «узурпатор», а самой королеве Утремера.

— Так чего же ждать в этой стране? — неожиданно спросил Бертран. — На что надеяться?

Заметив резкую перемену в настроении гостя, Ренольд спросил его:

— Так как вам моё предложение, мессир? Стоило оно того, чтобы выслушать его?

Князь ожидал, что лангедокец воскликнет что-то вроде: «Конечно, мессир! Я рад, что нашёл в вас поддержку! Как прекрасно, что теперь мы снова вместе! Ну уж нынче-то мы ни за что не попадём впросак! Теперь мы покажем им!»

Однако Бертран молчал, точно обдумывая что-то. Если бы Ренольд не был так весел и захвачен собственной идеей, он по тому, как быстро и необратимо менялось выражение лица лангедокца, возможно бы понял, какого ответа ему стоит ожидать. Но князь не желал ничего понимать, мысль взять Триполи и тем самым восстановить справедливость полностью захватила его одурманенное сознание. Как здорово, одним ударом компенсировать симпатичному человеку ущерб, взять реванш за потерянные им годы, а заодно и отомстить Бальдуэну за его альянс с базилевсом и дружбу с Эмери. Но самое главное — наказать «христолюбивую» старую лису, лицемерку, покровительницу святош, королеву-мать!

— Пусть подадут ещё вина, Ангерран, — не находя в себе сил ждать, когда гость соберётся с мыслями для ответа, приказал князь. — Мессиру Бертрану надо всё как следует обдумать! Тут не обойдись без чарки!

Бывший оруженосец, разумеется, передал распоряжение сеньора, однако в отличие от последнего он видел, что происходит нечто неожиданное, и опасался, как бы отказ гостя не взбесил хозяина.

Приказывая слугам, Ангерран вдруг с удивлением заметил среди них Пьера и, подозвав его, спросил тихо:

— А ты что тут делаешь?

— Хочу наглядеться на господина да и на тебя, то есть на нас, мессир. Раз уж Господь даровал мне счастье видеть вас в богатстве и почёте, — проговорил грум. Бывший оруженосец, по воле господина перешагнувший барьер, отделявший людей знатных от черни, и высоко поднявшийся по иерархической лестнице, заметил, что лицо вернувшегося из плена Пьера приобрело новое, словно бы приклеившееся к нему виноватое выражение, какого Ангерран раньше не замечал. — Спасибо Всевышнему, что так всё повернулось, я уж и не чаял, совсем не чаял. Благословен сеньор наш, что не прогнал меня, сирого, приютил, пригрел беднягу. И вы, мессир, и вы будьте благословенны за вашу доброту. Уж как натерпелся я от неверных, как натерпелся...

Ангеррану вдруг стало неловко.

— Брось ты, Пьер, — сказал он с укором. — Князь наш — это да, а я... Перестань, какой я тебе сеньор? Помнишь старые времена? Помнишь Жьен? А Шатийон? Помнишь?..

— Эй, вы, там? — Ренольд, не знавший, куда себя деть из-за молчания гостя, погрозил Ангеррану и Пьеру пальцем и проговорил: — Мы с сиром Бертраном собираемся кое-кого поприжать... Как это у язычников зовётся?.. — он защёлкал пальцами. — Раззья, так? Раззья! Тебе, Пьер, нельзя ничего знать раньше времени. Ты иди... ступай отсюда... — Ренольд вытащил из кошелька золотой и, бросив его груму, сказал: — На, купи себе что-нибудь или найди какую-нибудь шлюшку попокладистее. А теперь ступай, не мешай нам с сеньорами обсуждать важные планы.

Напрасно князь прогонял грума, напрасно распалял себя, напрасно томился ожиданием. Годы плена сделали Бертрана Тулузского медлительным человеком. Но всё когда-нибудь кончается, кончилось и его молчание, и он, наконец, открыл рот.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — проговорил гость негромко. — За то, что хотели помочь тогда, за то, что остались другом и теперь...

— Так ведь за правое дело! — воскликнул Ренольд.

Лангедокец кивнул, он словно бы даже и не заметил, что его перебили, и продолжал:

— Я был бы рад принять ваше предложение. Более того, если бы дело удалось, я стал бы считать себя обязанным вам на всю жизнь, и вы не нашли бы лучшего друга во всей здешней земле, друга, готового прийти к вам на помощь по первому зову. Клянусь всеми святыми, клянусь муками Господними, что так бы оно и было, но... я отвечу — нет. И прошу вас, ваше сиятельство, не держите на меня обиды за это.

— Но почему?! — недоумевал Ренольд. — Вы не верите в успех?!

Ангерран напрягся. Однако Бертран покачал головой и сказал:

— Верю, потому-то и отвергаю ваше предложение.

— Как это? — хором спросили князь и его бывший оруженосец.

Бертран посмотрел на обоих взглядом, полным неведомой им тоски, и вдруг, глубоко вздохнув, неожиданно спросил:

— Помните Оргвиллозу, мессир?

Пожалуй, ничего неожиданного в этом вопросе не было, ведь Оргвиллозой [126] звали сестру Бертрана, не очень красивую, но, безусловно, умную и добросердечную девушку, которой в том роковом сорок девятом году пришла уже пора выходить замуж.

126

Имя Оргвиллоза в переводе с французского и означает «Гордая».

— Да... — Ренольд нахмурился. Он, признаться, забыл о бедняжке, она, по его мнению, не принадлежала к числу дам, которых следует помнить. — Что с ней? Я слышал, что она стала женой Магреддина?

Лангедокец покачал головой и, вновь тяжело вздохнув, произнёс:

— Нет. Гордую мою Оргвиллозу продали в рабство...

— Но люди говорят... — начал было Ренольд, но умолк.

— Люди просто хотят верить в лучшее. Если благородную даму продают, как простую крестьянку и дочь ремесленника, то на что надеяться последним? — спросил Бертран. Ответа он не ждал. — Язычник и верно хотел взять её в свой гарем, но она сказала, что скорее предпочтёт смерть, чем станет его женой. Гордая моя Оргвиллоза так и осталась гордой... Я знаю, что она не вынесла тягот рабства и умерла, а люди... люди всегда хотят верить в лучшее.