Князь Олег

На нее смотрел высокий красивый Словении могучего телосложения, который пытался понять, кто это мог осмелиться возложить цветы Вадиму, когда варязе еще не ушли с окровавленной ими земли.

— Я захотела показать своим сыновьям город, где их отец был князем и стал жертвой, — сурово проговорила Радомировна, еще не зная, с кем разговаривает.

Власко ахнул. Перед ним стояла та, о которой он забыл и мечтать. Некогда пленительная, юная, нежная красота лица Радомировны уступила место жесткому, аскетическому выражению, скрывающему противоречивые чувства, молниеносно сменяющие друг друга. Вот только что фанатичной местью горели глаза, но окинула Радомировна беглым взглядом старшего сына и словно умылась волшебной водой. Серые глаза ее излучали такое море любви и счастья, что Власко готов был схватиться за сердце, так оно заныло от печали.

— Кто ты? — резко спросила Радомировна и вгляделась в лицо Власко.

— Сын Гостомысла, — ответил Власко, чувствуя, какую бурю вызовет в ней одно упоминание о бывшем владыке Новгорода.

Радомировна сузила глаза, и они обдали Власко холодным блеском металла.

— Полюбуйтесь, сыновья, на этого богатыря, — злобно засмеялась она. — Ежели бы у него вовремя голова созрела для княжьего шелома, то ваш отец был бы жив и никакие варязе не топтали бы нашу землю своими сапогами! — крикнула она.

Власко вспыхнул, как от плевка. Он шагнул ей навстречу, схватил за руку, но в следующее мгновение был вынужден отступить. Два Вадимовича так цепко держали его за плечи, что Власко разозлился.

— Мало того, что знать ничего не желаешь, так еще и сыновей своих жгучей злобой пропитала! — И он рванул локти вперед с такой силой, что оба Вадимовича едва не стукнулись лбами.

— Кто заменит отца моим сыновьям? Кто заменит мне мужа? — Грозно спрашивала Радомировна, смело и насмешливо глядя в голубые глаза «трусливого, ленивого, заевшегося Гостомыслова отрока».

Власко выслушал ее горькую, пропитанную едкой гордыней речь, внимательно посмотрел в ее серые глаза, в которых то вспыхивала злость, то мелькала необузданная страсть, зовущая к жарким объятиям, и спокойно ответил:

— Я!

Радомировна посмотрела на сыновей, их лица, похожие на лицо Вадима, выражали сначала возмущение, затем любопытство, а под конец естественную тоску по отцу, его заботе.

— А не струсишь? — быстро спросила Радомировна, расхохотавшись во весь голос, и над Советной поляной зазвенел радостный смех…

Вот уже месяц, как Радомировна с сыновьями жила в доме Гостомысла и не могла заставить себя смело выходить на улицу, боясь вызвать лишние разговоры, ненароком принудившие бы Власко изменить свое первоначальное решение. Она прятала свое счастливое лицо не только от Власко, но больше от своих сыновей. Как и что она теперь будет им говорить, когда все так быстро изменилось! Ведь сейчас она видит над собой только чистое голубое небо, нежится в лучах жаркого золотого солнца, а под ногами у нее не земля, обагренная кровью ее первого мужа и отца ее любимых сыновей, и не бревна, которыми так любили новгородцы мостить свои улицы, а цветущий луг, над которым она то парит, как ласточка, то порхает, как красивая бабочка! Радомировна делала вид, что у нее очень много хлопот по такому большому дому, и всегда уходила от пронзительных взглядов сыновей, заставляя их помогать ей по хозяйству. Но если от сыновей Радомировна могла спрятать свое счастливое лицо, то от Власко она ничего не хотела больше скрывать. Совет прошел не совсем так, как ей хотелось, но Власко стал посадником Новгорода, и весь край северных и западных словен должен будет считаться с ним. Теперь он готов обнажить меч Вадима против варязей, а кое-кто из именитых словен поможет ему в этом деле. Только как начать? Какой призыв нужен, ибо на не именитое дело словене не пойдут. Одних не отпустит земля, а других — ремесло. Думай, Радомировна, ибо ты запалила душу Власко огнем ненависти к пришельцам, тебе и раздувать этот зловещий огонь. Радомировна остановилась, чтобы отдышаться. Крутой здесь шел подъем на Словенский холм, куда зачастила она ходить, будто прощенья просить у Вадима перед его поминальным камнем… «Что же делать дальше?» — в растерянности думала она и ничего не могла придумать. В голове мелькала то одна мысль, то другая, но ни одна не ложилась на сердце, а это был дурной признак. «Не хочет Святовит меня поддержать, — решила Радомировна, но потом обнадежила себя: — Пойду постою у могилы, может, дух Вадима что подскажет».

У камня возлежало несколько цветочных венков, а поверх них кто-то возложил даже можжевеловый. Радомировна ахнула. Кто бы это мог быть? Значит, кто-то считает, что первым великим князем Северного объединения словен был не варяг Рюрик, а Вадим! Ее Вадим! Вадим Храбрый!.. Радомировна вспомнила, как много худого говорил при ней Вадим о Новгороде, обижался на варягов, на их скрытность. Она вздохнула, затем нагнулась, положила рядом с можжевеловым венком свой, свежий венок, сплетенный из васильков и незабудок, поклонилась еще раз подножию, а затем разогнулась и внимательно посмотрела на небо. Она долго пытала зовущим взглядом каждое облако, отображающее, как ей казалось, душу Вадима, его дела и характер всей его короткой жизни, и терпеливо ждала ответа.

Вдруг перед глазами возник лик Вадима и затем медленно растворился, став облаком. Радомировна призадумалась. Почему лик Вадима так печален и безмолвен? Неужели муж не одобряет дела ее и его сыновей?.. Задумчивая, стояла она на холме и не заметила, как рядом оказался седовласый старец, одетый в длиннополую серую льняную рубаху, теплые домотканые штаны и кожанки.

— Ну что, горлица, услышала ты от мужа своего? — с любопытством спросил он и, казалось, ненароком загородил тропу от Радомировны.

Та вздрогнула, удивилась, что кто-то подглядывал за ней, а затем спохватилась и холодно спросила:

— Кто ты?

Старец вздохнул, погладил свою длинную бороду и тихо молвил:

— Ты бы, горлица, коль свила второе гнездо, не губила бы его. Власко-то ведь гордость наша. Да и запомни: меч мужа твоего слишком тяжел для нонешних времен. Трех витязей для него маловато. Ну да дочери Радомира я слишком много сказал, прости меня, старого, — изрек старец на прощание и первым ступил на тропу, ведущую к Гостомыслову городищу.

Власко хмуро смотрел, как Вадимовичи огромным топором рубили дрова во дворе, и по тому, как разрубались крупные еловые чурбаны, пытался угадать, что ждет его нынче. Вот старший сын Радомировны размахнулся и, всадив топор в чурбан, не смог расколоть его одним ударом на две равные половины. Младший Вадимович не улыбнулся в ответ на неудачу старшего брата, а с усилием всадил топор в ту же расщелину и тоже не добился успеха: чурбан горделиво красовался перед ними. Тогда Власко молча подошел к старшему Вадимовичу и, взяв его топор, размахнулся и со всей силой всадил топор в чурбан. Тот хрустнул и, едва впустив топор в себя, замкнулся. Власко попробовал вытащить топор, но не тут-то было. Тогда он, цепко ухватившись за топор, попробовал его раскачать в разные стороны. Топор торчал в чурбане как влитой.

— Какой нынче день? — догадался вспомнить Власко.

— Влесов! — ахнул старший Вадимович. — Нынче ничего разрушать нельзя, а то Велес Берендею пожалуется и лес родить перестанет!

— А я-то думаю, что дрова не колются? — удивился младший Вадимович и задумчиво произнес: — Ну как сказителям не верить, что во всем свой дух живет и требует повиновения законам жизни!

— Да, — согласился Власко, — наши сказители мудрость народа из века в век передают. От них плохого не услышишь… Куда мать-то пропала? — неожиданно грозно спросил он и тут же смягчился: — Без нее и кусок в горле застревает!

Братья улыбнулись. С тех пор как поселились они в самом большом доме Новгорода, они со всех сторон только и слышали: «Какая пара красная! Давно бы Радомировне надо было к нам приехать, нечего было печаль копить… Только чего свадьбу-то не играют?.. Власко-то ведь всей душой любит ее!..» — «Да какая им свадьба нужна, — баяли другие. — Чай, поди, не молодые, пускай живут, как живется, лишь бы раздора не было». Но как сказать богатырю отчиму, что мать по утрам тайком одну тропу топчет — к поминальному калению отца! Не заревновал бы! Братья переглянулись, сузили голубые, Вадимовы, глаза, чуть улыбнулись и промолчали. Власко заметил их хитроватый прищур и почесал у себя за ухом.