Князь Владимир
Шрифт:
– Наши послы возвращаются!
– Где они? – встрепенулся Владимир.
– Въехали в городские врата!
Он быстро оглядел зал. К счастью, здесь как раз были многие знатные и почитаемые новгородцы, старейшины кварталов.
– Привезти их прямо сюда! – велел он громко. – У меня нет тайн от великого града Новгорода, приютившего меня, и славных новгородцев!
Довольный гул был ответом. Все снова рассаживались, с нетерпением глядели на двери. Вид у новгородцев был гордый. Они и здесь решают дела своего торгового града!
Ждать пришлось недолго. За окнами вскоре послышались крики,
– Наши послы! Пускать?
– Немедля, – распорядился Владимир.
Он сел на княжеское кресло. Медленно отворились тяжелые створки. Бояре и воеводы расступились, по широкому проходу к князю прошествовали трое: Тавр, Храбр, Стойгнев. Тавр был в разодранной одежде, бледен. Лоб его пересекал свежий багровый шрам, хорошо заметный даже на темном от солнца лице.
Остановились в трех шагах от князя, отвесили поклон. Владимир смотрел на них неотрывно. Сердце колотилось, но лицо держал неподвижным, как должны держать властители, такое узнал в Царьграде.
– Челом тебе, князь! – сказал Тавр наконец. – Челом и славному Новгороду!
В голосе его прозвучала боль. Храбр и Стойгнев потупили взоры. Они были бледные, исхудали за обратный путь.
– Что-то вы невеселы, – сказал Владимир резко. Он возвысил голос: – С чем прибыли?
– Не вели казнить, княже… Все исполнили в точности. Сказали, что храним обычаи земли нашей, как велели боги, как хранили покон Рюрик, Олег, Игорь, Святослав… Еще передали, что ты, князь новгородский, предлагаешь Полоцку вечный мир и любовь, а в знак братства просишь отдать за него дочь Рогволода…
Голос Тавра прервался. Его спутники не поднимали голов. В палате наступило грозовое молчание. Слышно, как далеко за теремом истошно вскричал петух.
– Говори же! – велел Владимир.
Тавр произнес в мертвой тишине, когда все затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово:
– Княже… непотребные слова, хоть и сказанные благородным князем, недостойно повторять кому бы то ни было…
– Говори! – вскрикнул Владимир.
Он привстал, затем, как будто опомнившись, сел и положил руки на подлокотники кресла.
– Княже… это такие слова, что и самый подлый раб устыдился бы их низости. Негоже нам…
В мертвой тиши, когда слышно, как звенит напряженный воздух, Владимир сказал тихим зловещим голосом:
– Го-во-ри…
Тавр судорожно перевел дыхание, по его лицу пробежала тень. Глаза расширились, он словно бы снова увидел нечто ужасное.
– Рогволод сказал, что ты – подлый раб и сын рабыни, что ты недостоин носить одежду свободнорожденного. Ты – тралл, по тебе плачет ошейник…
В палате пронесся вялый шум недовольства. Владимир заметил и две-три ехидные усмешки. А Тавр повысил голос, сказал горько, словно выплеснул чашу змеиного яду:
– Еще он сказал, что все новгородцы – подлый сброд рабов. Потому они и приняли князем раба, потому что сами твари. Они ничего, кроме плетей, не заслуживают, но у него хватит плетей, чтобы проучить их всех!
Теперь все потонуло в грозном реве. Гул стоял такой, что во дворе послышались испуганные голоса, тревожно заржали кони. По всей палате мелькали красные от гнева лица, у других вовсе
бледные от ярости. Вздымались кулаки, над головами блистали клинки мечей. Слышались сиплые от лютости голоса:– На Полоцк!
– Проучить!
– Стереть! Как Святослав стер с земного лика хазар!
– Рабы? Да мы их… Да мы…
– Князь! Что молчишь? Ты князь или не князь?
– Сжечь! По камешку разобрать!
По палате метался бледный тысяцкий Твердислав, верный, преданный, но не шибко умный, успокаивал, утихомиривал, к досаде Владимира. Наконец шум начал стихать, теперь уже Твердислав повернулся к Владимиру, раскинул руки, сдерживая других и как бы сам говоря за всех в палате. Лицо перекошено, как у падучего, он давился яростью. Зубы стучали, как в припадке, изо рта брызгала слюна.
– Княже! Немедля… слышь, немедля веди нас! Сотрем, зничтожим! Нас, вольных новгородцев, плетьми? Никто так не оскорблял нас, да за это только кровью…
– Кровью Рогволода! – закричали из заднего ряда.
– Кровью Рогволода и всего его выплодка, – сказал Твердислав хищно. – Нас запомнят! Они узнают руку новгородцев!
Владимир молчал, черные глаза украдкой просматривали злые лица. Крики раздались еще свирепее:
– Князь! Пошто молчишь?
– Князь, веди нас, а то…
– Княже, это воля всего народа новгородского! Если не послушаешь, то вот тебе бог, а вот порог! Призовем другого князя, что возьмется отплатить за обиду великую.
Владимир поднялся, вскинул руку. Шум начал медленно стихать. Толпились поближе, ловили, что скажет.
– Люди новгородские. – Голос его был несчастным, все слышали, как дрогнул и задрожал, но юный князь справился с собой, сказал тяжелым, но сильным голосом: – С нелегким сердцем принимаю решение… Обиду, которую нанес мне Рогволод, прощаю…
Палата взорвалась негодующими криками. К нему лезли разъяренные лица, озверевшие, оскаленные, горящие злобой и ненавистью. Был миг, когда Владимир дрогнул: как бы в самом деле его не вышвырнули прямо из окна. Он поспешно вскинул обе руки, крикнул звучным голосом, перекрывая шум, каким кричал на поле битвы:
– Тихо!!! Я сказал, прощаю свою обиду! Но никогда не прощу обиду, нанесенную Новгороду. Я здесь с малых лет, это мой родной город, здесь моя душа и мое сердце. В каждом из вас – частица моей души. Кто плюнул на вас, на мой город – плюнул в мою душу… Я поведу полки на Полоцк! А вы, дорогие мои, увидите, как будет воевать за вашу честь и доброе имя ваш новгородский князь Владимир!
Он нетерпеливо ходил по горнице, ожидая Тавра. Когда тот переступил порог, молча обнял его, расцеловал, быстро провел в свою потайную комнатку. Там еще раз обнял, усадил на скамью.
– Спасибо!
Тавр загадочно усмехнулся:
– Чудно говоришь, князь. Нам отказали с таким позором, а ты благодаришь?
Владимир отмахнулся:
– Ладно, я к твоим шуточкам уже привыкаю. Трудно расшевелить того надменного гордеца?
– Нисколько. Обыкновенный вояка, сильный и суровый, типичный викинг. Споры привык решать мечом. Ума у него не больше, чем в той лавке, на которой сидишь. Напротив, я следил, чтобы не переборщить… А то бы не только бород, но и голов бы лишились.