Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки

Княгиня бросает на меня внимательный взгляд:

— Девочка моя, да ты, никак, сама к нему неравнодушна? Ну, полно, полно, не плачь. Его сиятельство приедет завтра с визитом, вот всё и разрешится. Мы с Соней оставим вас наедине. Вам нужно будет много обсудить.

Завтра! С визитом! Неужели мы с ним, наконец, поговорим откровенно?

Я не смыкаю глаз всю ночь. Беспокойно хожу по комнате, время от времени застывая у окна — тороплю рассвет. И с первыми лучами солнца вызываю Арину — чтобы она уложила мне волосы и помогла выбрать платье.

А после завтрака мы с Елизаветой Андреевной и Соней усаживаемся в гостиной и напряженно ждем, вздрагивая от звука колес каждой проезжающей мимо окон кареты.

Но вместо князя с запиской от него прибывает Степан Андреевич. Он передает послание Софи, а на словах сообщает:

— Его сиятельство еще в ночь отбыл в Москву. Велел принести искреннейшие извинения за то, что не сможет сегодня быть у вас. Дела чрезвычайной государственной важности. Константин Николаевич отправился в первопрестольную вместе с его величеством, — и понижает голос до шепота. — В Москве — холера!

36. Эпидемия

Новости из Москвы поступают часто, но не от князя — он за несколько недель присылает только два сообщения — о чувствах в них нет ни слова, обычные вежливые слова и поклоны.

О том, что происходит в Москве, мы узнаем из других источников — из газет, из разговоров приезжающих с визитами ко княгине гостей и от слуг, которые после похода на базар приносят целые охапки сплетен.

Арина называет холеру «собачьей смертью»:

— Говорят, ежели в каком дому «собачья смерть» появляется, на крышу белый платок выставляют, и тут же туда доктора приезжают. Да только народ говорит, что доктора эти сплошь немцы и русских людей не лечат, а морят. А в больницах будто бы каждому болезному одежду и обувь новую дают, да еще пять рублей награждения. Тоже, поди, не просто так, а чтобы заманить да погубить.

А вот княжна Китти Бородина, тоже навестившая нас на днях, напротив, демонстрирует полнейшее спокойствие:

— Всего-то надо, если с прогулки возвращаешься, вымыть руки с мылом да прополоскать рот. Мрут только пьяницы да те, кто сильно истощен. А еще непременно нужно держать тело в тепле и носить набрюшник — кусок сукна или фланели. Но государь, право слово, герой. Оставил императрицу и деток своих и в Москву поехал. Это поистине подвиг!

Между Москвой и Петербургом выставлены карантинные заграждения, и того, кто выглядит больным, в столицу не пускают. Поначалу кажется, что этого достаточно, чтобы холера не проникла в город на Неве, но когда болезнь в Москве оказывается уже побежденной, в Петербурге эпидемия только начинается.

Больницы устраивают во всех частях города, а кадетские корпуса выводят в Петергоф. Помимо больниц, создаются временные стационары и приемные лазареты.

— Сто тридцать тысяч рублей ассигнациями из казны выделены! — восхищается старый генерал Мещерский. — И это не считая пожертвований!

Княгиня Артемьева тоже участвует в благотворительной подписке и отдает на борьбу с холерой две тысячи рублей.

Возвращается в столицу и Константин Елагин. Правда, визита нам не наносит. Управляющий приносит очередное вежливое письмо, которое мы с Софи читаем вместе.

«Дорогая Наталья Кирилловна! Хотел бы лично засвидетельствовать Вам свое почтение, но не смею этого сделать. Всё свое время я сейчас отдаю больницам и боюсь невольно стать источником Вашего заражения.

Берегите себя, соблюдайте хотя бы простейшие меры предосторожности. Старайтесь не выезжать в город и запретите слугам бывать в людных местах без крайней необходимости.

С надеждой на встречу и с глубочайшим уважением к Вам, К,Е.»

Город наполняется паникой, и даже Китти Бородина уже не столь оптимистична. После того, как жертвами холеры стали великий князь Константин Павлович, князь Долгоруков и адмирал Головнин, она уже не утверждает, что болезни подвержены исключительно простолюдины.

Раз в неделю к нам в дом приходит семейный доктор — усталый, изможденный бессонными ночами Павел Михайлович Болотов. Он осматривает и хозяев, и слуг. Дает советы.

Не спать на открытом воздухе. Не употреблять сырых плодов. Не пить пива, кваса и кислого молока. Менять промокшую одежду на сухую. Чаще проветривать помещения. При выходе в город носить в кармане сухую хлориновую известь в полотняном мешочке.

Именно от доктора я впервые узнаю, что в больницах и стационарах не хватает лекарств и врачей.

— Иной раз понимаешь, что ты не в силах уже ничем помочь больному и думаешь только о том, как бы облегчить его страдания. Но даже обезболивающих средств категорически нет, — рассказывает Павел Михайлович, и в глазах его я вижу слёзы.

Решение помочь больным хоть чем-то приходит само собой. Я чувствую себя преступницей — о том, что я могу использовать свой дар для помощи другим, я могла бы сообразить гораздо раньше.

Но когда я сообщаю о своем решении княгине, она приходит в ужас:

— И думать об этом не смей! Голубушка Наташенька, да мыслимое ли дело идти в больницы, которые кишмя кишат этой холерой? Пусть этим занимаются доктора. Хочешь помочь — пожертвуй деньги. Не думаешь о себе, подумай о нас — ты принесешь заразу в дом. Твой папенька Кирилл Александрович сказал бы тебе то же самое.

Но именно мысль об отце и подвигает меня сделать хоть что-то.

— Кузьмич, скажи — если бы папа был жив, он бы сейчас не сидел взаперти, правда? Он бы, как и князь Елагин, помогал страждущим в больницах, разве не так?

Захар Кузьмич хмуро кивает — он уже понимает, к чему я клоню, и ему тоже не нравится эта затея. Но соврать мне он не может.

— Я знаю, что лекарь из меня пока плохой, но могу ли я остаться в стороне, если способна помочь хоть кому-то? Разве не для этого дается дар?

Но и рисковать здоровьем Елизаветы Андреевны и Софи я не хочу.

Мы уезжаем из дома княгини ранним утром, тайком. Я, Кузьмич и Арина. Арина присоединяется к нам в последний момент. Я не хочу брать ее с собой — к чему напрасные жертвы, но она рыдает и выбегает за ворота вслед за каретой.

— Вера Александровна, куда вы — туда и я!

Я тронута этой преданностью до глубины души.

Недорогие меблированные комнаты мы снимаем на Кабинетской улице, неподалеку от Благородного университетского пансиона. Здание четырехэтажное, и комнаты тут можно найти на любой вкус и кошелек. Самые дешевые — на чердаке и в подвале.

Мы размещаемся на третьем этаже. Тут что-то вроде небольшой квартиры: гостиная, спальня, прихожая и крохотная комнатка для слуг. Мебель добротная, в помещении чисто, и я не понимаю, почему морщится Кузьмич.