Княжич Олекса. Сказ второй

Новугородский князь не имел права вмешиваться в торговые и людские дела Новугорода и Пскова, но всё, что связано с воинским ремеслом, было в его власти — а потому Александр, как князь, чувствовал необходимость принять какое-то решение в вопросе острогов. Но тиун всячески отговаривал его от вмешательства в это дело, убеждая его, что не следует опрометчиво призывать псковитян к ответу.

— Обожди, княже! Псковские бояре — это не новугородские! Они кормятся от латинского стола и не боятся князя Ярослава так, как его боятся здесь, в Новугороде! Не нужно туда соваться, слепо поверив доносам. Еще оскорбятся они, совсем от Новугорода отпадут и присосутся окончательно к латинскому вымю! Давай дождемся возвращения князя Ярослава, пущай он своей светлой головой и великим разумением сам решит, что делать с острогами.

Александр, хоть и испытывал сомнения, до поры до времени прислушивался к Якиму. Тяжело было ему, одиннадцатилетнему отроку, понять, где в делах с хитрыми и потерявшими страх боярами нужно надавить силой, а где отступить и действовать в обход. Даже его отцу, князю Ярославу, не легко было совладать с псковским боярством! Княжич помнил, какими словами почти четыре года назад псковичи отказались поддержать его отца в походе на Ригу! Своими мыслями и сомнениями Александр мог поделиться только с Мусудом, только ему он доверял всецело.

Кормилец, внимая ему, как мог старался ободрить воспитанника:

— Эти города — что Новугород, что Псков — издревле почитаются мятежными, свободолюбивыми. Говорят, поселились здесь беглецы из какого-то далекого древнего города, который был уничтожен страшной бурей. Та буря иссушила их земли и сделала воду горькой как полынь. И те, кто пережил эту бурю, ушли оттуда и стали подыскивать новое место для жизни. И нашли эти земли. Потому Новугород так и зовется — ибо он Новый Город, отстроенный взамен старого, погибшего града. И оттого души здешних людей отличаются от душ прочих русичей, нет в них кроткости, нет трепета перед княжеской силой, но есть страсть к свободе, даже если за свободу эту им приходиться платить кровью. Хочешь — не хочешь, но считаться с этим придётся. Даже батюшка твой, князь Ярослав, понимает это — потому и не торопится резать и жечь их, а хочет добиться от них смирения и повиновения через уразумение, что нужен он им как воздух и вода. И когда уяснят они это со всей твердостью — то уже не отпустят Ярослава с княжения, а если он уйдет, то будут умолять его вернуться.

Чувствуя сердцем, что Мусуд прав, Александр всё же вздыхал:

— Но как же быть с острогами?

— Авось ничего страшного не случится, латиняне и прочие псы, говорят, сидят пока что смирно и дурного не помышляют. А раз так, то подождут остроги возвращения Ярослава в Новугород, ничего с ними не станется!

— А если отец, вернувшись, спросит, почему я разрешил вопрос и вместо того сидел без дела?

— Как же ты можешь решить его, коли не знаешь, насколько в самом деле плохи дела с этими острогами?

Княжич помолчал, обдумывая вопрос, потом ответил:

— Могу взять малую дружину и сам объехать остроги, посмотреть, правда ли они забыты и заброшены, — заявил он вдруг. — Лёд на реках встал, открылись зимние путища и можно борзо подняться по ним до Ладоги, а оттуда пойти вдоль границ вниз по течению рек и озёр, да и осмотреть остроги.

Теперь уже Мусуд встревожился, услышав такие мысли от воспитанника:

— Ты чего, Олекса! Князь велел тебе беречься опасности, а не лезть на рожон!

— Какая ж опасность, ежели ты сам сказал, что латиняне сидят тихо и носу не показывают? — с неудовольствием возразил княжич. — Да и не стыдно ли князю бояться владения свои объезжать?

— Если б только в латинянах дело было! Там, на путищах хватает опасностей! Где тамошние племена могут по дурости облаву устроить, а где и на зимовья ушкуйников можно напороться.

— Отец оставил мне дружину в распоряжение, отобрав лучших ратников, — парировал Александр рассудительно. — Уж они справятся и с лесными племенами и с ушкуйниками!

Стараясь не задеть гордость мальчика, татарин зашел с другой стороны:

— Ну а если князь Ярослав осерчает на тебя за самовольство? Если не оценит, что ты без дозволения его отправился смотреть остроги? Что тогда? Чем оправдываться перед ним будешь, а?

Доводы кормильца звучали убедительно. Вспомнились Александру и строгие отцовские слова: «Учти, Олекса, ежели еще раз нарушишь данное мне слово — взбучку всю оставшуюся жизнь помнить будешь!» И хоть не боялся он отца и, если нужно, готов был принять от него наказание за своеволие своё, но обрушивать на свою голову его гнев необдуманным поступком он всё же не желал.

С облегчением приметив, что удалось ему воззвать к благоразумию мальчика, Мусуд мягко прибавил:

— Отправь князю донесение, изложи там всё по порядку.

— Отправлял уже, — снова вздохнул тот. — Ответа только не дождался.

— Так отправь еще. А ответ рано или поздно придёт.

Княжич вздохнул третий раз, но потом все-таки кивнул согласно.

— Хорошо. Так и сделаю.

Близилось Рождество Христово, когда у врат Рюрикова Городища появился конный отряд, сопровождавший сани, запряженные тройкой крепких лошадей. В санях сидел седовласый мужчина важного вида, облаченный в теплый тулуп, накинутый поверх песцовой шубы. Переяславские дружинники, несшие стражу у ворот, не пропустили отряд за крепостные стены, перегородив путь копьями и потребовали от главы отряда ответ — кто они такие и с чем пожаловали.

— Имя мое Борислав Радомирович. Кем я буду? Купец с псковской стороны! — горделиво сообщил седовласый всадник. — Прибыл я ко двору князя Ярослава Всеволодовича с сокровенным известиями, весьма для князя полезными.

— Али ты не знаешь, что нет в Новугороде князя Ярослава? — таков ответ был стражи. — Не вернулся еще князь из похода в смоленские земли!

— То мне известно! Но дело мое не терпит промедления, — солидно проговорил приезжий. — Слышал я, что оставил он наместниками сыновей своих, княжичей Александра и Андрея, а так же тиуна над ними.

— Все верно!

— Так доложите им о моем прибытии!

В княжеские хоромы был отправлен служка с сообщением о нежданных гостях с псковской земли. Ждать ответа Бориславу Радомировичу пришлось недолго, вскорости служка вернулся и передал приказ — пропустить купца за ворота и проводить в хоромы. Войдя в гридницу, купец оказался в просторном зале, обогреваемым большой изразцовой печью. Вдоль стен тянулись дубовые скамьи, предназначенные для советников князя и его милостников — сейчас, в отсутствие князя Ярослава, они пустовали. В дальнем конце зала возвышался княжий столец, а на лавке возле него сидел мальчик лет семи-восьми, очевидно, княжич Андрей. Рядом с ним стоял почтенного возраста мужчина, на груди которого висела, тускло мерцая при свете лучин, печать князя Ярослава Всеволодовича — значит, это был тиун Яким Матвеевич.

«Но где же старший княжич?» — успел подивиться купец, как в гридницу из боковых дверей вошел Александр.

Второй сын князя Ярослава, как видно, только зашел в хоромы с улицы — щеки мальчика разрумянились от колючего мороза, а на его теплых меховых сапогах еще остался снег. Как и сказывала народная молва — княжич обладал необычайно красивым ликом и ясными серо-зелеными глазами. Следом за княжичем вошел высокий и широкоплечий татарин с хитрым и пытливым взглядом — его лицо наискось пересекал багровый рубец, задевая веко, отчего один его глаз казался чуть меньше второго. Татарин остановился за креслом Александра, замерев в собранной позе, как подобает несущему службу воину. Про него Борислав Радомирович был наслышан — в народе сказывали, что татарин этот является доверенным лицом князя Ярослава, а также кормильцем и телохранителем княжича Александра.