Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Самозванец был равнодушен к тому, что о нём всюду говорилось. Но всякий раз его самолюбие страдало, как только он слышал, что не может стать воеводою от Бога и повести за собой рать.

Он же мнил, как понимал Игнатий, себя полководцем не ниже Александра Македонского и политиком вровень с Кай Юлием Цезарем.

Однако видел Игнатий и то, что рядом с ним, патриархом, Лжедмитрий становился самим собой. И даже не пытался никакими позами, уловками и разговорами прикрыть убожество ума. Он боялся будущего и вёл себя даже трусливо. И ничего в нём не было монаршего, чем обладали большинство русских великих князей и царей. Захватив власть насилием, он боялся насилия над собой, страдал подозрительностью и потому обзавёлся шишами. Он часто жаловался Игнатию, что по ночам не спит, потому как в каждом царедворце, в каждом слуге видит заговорщика и боится, что во сне на него нападут и лишат жизни. Его опочивальню охраняли польские уланы.

Игнатию казалось, что царь жил мгновением, часом, как летний мотылёк. У него не хватало времени остановиться, осмотреться, поразмыслить или, наконец, выслушать советы умных людей. Да он и не держал близ себя ни умных советников, ни умудрённых жизнью воевод. В его окружении было больше интриганов. И сам он постоянно был нацелен на коварные замыслы. И только по этой причине он арестовал Гермогена, Иосафа и Геласия. И когда Игнатий пришёл во дворец, то он прежде спросил:

— Государь, в чём ты подозреваешь и обвиняешь архиереев, которых в Кутафью башню замкнул?

— Они не согласны со мной, и потому я увидел в них злой умысел против себя. В том их вина.

Разговаривая с Игнатием, царь сражался на саблях со своим мечником князем Михаилом Скопиным-Шуйским. Лжедмитрий ловко уходил от ударов, сам наносил сильные. Но князь Михаил владел оружием искуснее, и в настоящем бою его удары давно бы нашли соперника. Движения Михаила были легки, красивы, в них ощущалась мощь. Игнатий залюбовался князем, но судьба Гермогена продолжала его беспокоить.

— Будь к владыке Казанскому милостив, государь, — попросил Игнатий.

Он забыл в этот час обиды от Гермогена и о себе не думал. Но царь напомнил об этом, считал, что и друга нужно устрашать.

— Милость наша ведома всем. Их увезут в изначальные места, — ответил Лжедмитрий. — И все супротивники мои пусть помнят сие. И тебя это касаемо, — припугнул Игнатия самозванец.

Знал Игнатий, что по такому раскладу Гермогена отправят в Казань, Геласия в Ярославль, а Иосафа — в Верею. Да если бы так, если бы за этим не крылось более жестокое коварство. И пока царь упражнялся в искусстве сабельного боя, Игнатий заключил череду горьких размышлений, возникших от неустроенности бытия, чтением псалма, который приносил успокоение:

— «К Тебе возвожу очи мои, Живущий на небесах! Помилуй нас, Господи, помилуй нас; ибо довольно мы насыщены презрением, поношением от надменных и уничижением от гордых».

Игнатий удалился из царских палат так же незаметно, как и вошёл в них. А Лжедмитрий и князь Михаил продолжали упражняться, ещё не ведая, что это их последнее развлечение.

ГЛАВА ПЯТАЯ ДВЕ КОРОНЫ

Дочери Катерины и Сильвестра, Ксюше, миновало четыре годика. Росла она не по годам разумной. Катерина страдала за неё. Ведала она, что Всевышний рано берёт к себе таких детей, дабы в небесных кущах не переводились ангелы.

Вот наступило Благовещение Пресвятой Богородицы. Говорят, что это самый большой праздник у Бога, потому как в этот день весна зиму поборола. И Катерина рассказала Ксюше, какой это чудесный праздник.

— Да на Благовещение грешников в аду не мучают и птички гнёзда не вьют. А как кукушка не послушалась Боженьки, завила гнездо на Благовещение, так и осталась на всю жизнь бесприютной, нет у неё гнёздышка.

Ксюша вроде бы смотрит на мать, но взгляд её тёмно-зелёных глаз на чём-то сосредоточен и устремлён в какие-то, только ей неведомые, глубины жизни — и говорит:

— Мамынька, а мне ноне сон пришёл. Да будто сам царь влетел в окошечко — и на голове у него две короны в узорочье сияли...

Катерина так и опешила: она доченьке про Благовещение, а та ей вещий сон открыла:

— Сам весь красненький, да не как тата, и свечку в руке держит. А другой рукой тоненько на свечку землицу сыплет. Я взяла да и погасила свечку, царь и пропал. Да и пропадёт тот, который на красном месте в Кремле сидит. А погибошу ему учинит дяденька, коего менушка есть Шубник.

Страшно стало Катерине оттого, что её доченька по пятому-то годику рассуждала так мудро. Но она не показала виду, а целовала Ксюшу, смеялась и взялась рассказывать ей свои сны, повела открывать лавку. А как открыла — и покупатель явился, будто под дверями стоял. Да был им царский мечник — Катерина его оружником звала — молодой князь Михаил Скопин-Шуйский. Красивое лицо князя исказила печаль, страдание губы подсушило, под глазами залегли синие тени.

Знала Катерина о нём многое, да и самое главное ведала: съедала его сердечная болезнь, любил он Ксению Годунову. И кто ведает, может, и стало сие той главной причиной того, что князь пошёл к самозванцу в оружничие, чтобы как-то видеть Ксению, быть с нею рядом. Она же всё ещё оставалась заложницей в тайных палатах царского дворца.

Катерина сочувствовала молодому князю, помочь ему всей душой хотела.

— Чего пришёл-то, сердешный? — спросила она.

Князь склонился к уху Катерины и прошептал:

— Зелья дай какого-нито, дабы любушку приворожить, альбо самозваного со свету сжить.

— Полно, князь, кручиниться. Выкинь блажь из головы, — попыталась успокоить Катерина князя. — Твоя суженая сама днями к твоему сердцу прильнёт. Люб ты ей пуще жизни.

— Господи, неужели сие правда? — воскликнул князь.

— Так оно всё и сбудется. — И Катерина зашептала на самое ухо: — Самозваный-то последние дни у Бога отбирает. Да ты и сам скоро всё увидишь-узнаешь, сам вершить кое будешь. — Катерина усадила князя на лавку, свет из окна на его лицо упал. Ведунья глянула на князя и спросила: — Зачем таишь ещё одну беду? Говори.

— И хотел бы сказать, да ком в горле стоит. Владыку Гермогена с архиереями арестовал я по воле царя... А самозваный теперь их в ссылку отправил. Господи, за что такое наказание?!

— Како же ты допустил сие, княже? — воскликнула Катерина и за голову взялась: почему не осенило её о близкой беде сердешного человека. Да второй раз такое в жизни случилось. Было подобное, когда пришёл час погибели отца в Чёрном море. Затмило разум. Так и теперь, когда наречённый отец в беду попал. «Чем же я Бога прогневила?» — спросила себя Катерина. И снова стала князя допытывать:

— Да ссылка ли только владыке Гермогену грозит? Может, и пытку какую придумал ему самозваный?

— За тем и пришёл к тебе. Ты же ведунья, ты должна знать! — не скрывая удивления растерянностью Катерины, сказал Михаил.