Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Марина Мнишек въехала в незнакомую, пугающую её столицу обширной державы 2 мая. В душе у неё плотно сидел холодок страха. Но вскоре он стал улетучиваться, потому как приём, устроенный будущей царице затмил все её чёрные мысли. Церемония въезда была расписана до мелочей самим Лжедмитрием. И он же лично следил, как она исполняется. Он выезжал в Вязьму и там скрытно наблюдал, как встретили Марину. Потом ускакал в Можайск, и повторилось то же самое. В этом городе он устроил тайное гнездо для наблюдения на колокольне соборной церкви. Он злился, когда воеводы, высланные им навстречу Марине, делали не по его наказам. Потом, когда Марина была уже близ Москвы в селе Мамоново, Лжедмитрий явился туда ночью и охранял её покой.

И каждый раз во время этих наездов Лжедмитрий передавал через своих придворных богатые подарки для невесты. Потом самозванец откроется себе в том, что все его действия рождало опасение. Его причина была одна: как бы в час встречи с Мариной он не назвал её Ксенией. Образ русской девушки давно вытеснил из памяти лик польки, затмил его. Ещё Лжедмитрий хотел задобрить Марину и избавить её от страха, который, самозванец знал об этом доподлинно, прочно держался в ней после несчастья на Днепре. Там во время переправы перевернулся плот. В быстром течении реки погибло пятнадцать придворных вельмож и слуг Марины.

Щедрые подарки сыпались в эти дни из российской казны не только невесте, но и её отцу, Юрию Мнишеку, их близким. Лжедмитрий словно пытался доказать, что он баснословно богат. Мираж действовал.

Двухтысячный кортеж светских поляков и литовцев да около тысячи иезуитов москвитяне встречали возле Дорогомиловской заставы. Такая встреча не всем по душе пришлась. Один из польских спутников Марины в тот же день записал в дневнике: «Стоявшие шпале рами на пути драбанты Дмитрия были похожи на сброд гнусных бездельников. Они сдерживали своими бердышами толпу, среди которой виднелись татары, турки, грузины, персы и лопари, напоминавшие о соседстве ещё более диких стран».

Карета невесты была запряжена двенадцатью конями тигровой масти. Сама Марина сидела в карете во французском наряде, которым мечтала покорить всех русских придворных дам.

Лжедмитрий в эти минуты торжественного въезда поляков, переодетый в гвардейца, скрывался среди своих телохранителей и тайно проводил Марину до Воскресенского монастыря, где надлежало быть ей до коронования и венчания.

В эти дни забот и движения самозванец забыл о том, что предсказала ему ведунья Катерина. Лишь однажды, проезжая в Новодевичий монастырь и увидев её дом, он вздрогнул от воспоминания о том, что увидел в пламени факела. Да факел быстро погас перед взором, потому как жизнь сулила ему радость венчания с Мариной. Слова Катерины, как ему казалось, были брошены ею на ветер. Ничто не предвещало близкого и трагического конца.

Однако за три дня до свадьбы, уже к вечеру, в царские покои пришёл князь Василий Рубец-Мосальский. Он вместе с князем Михаилом Нагих встречал Марину Мнишек ещё в Лубно. А потом мчал впереди, всюду устраивая приятное следование будущей царице. И на её пути было построено несколько сотен мостиков и с десяток настоящих мостов. Князь не пожалел ни денег, ни плетей, понуждая окрестных мужиков ладить путь. Как-никак сопровождал невесту племянника своего хорошего друга князя Нагих.

Князь Рубец-Мосальский был единственным человеком из окружения Лжедмитрия, кому тот доверял свои тайные дела. Судьба свела их ещё в Путивле. Там князь Василий, после того как сверг воеводу Михаила Салтыкова и подурачился, назвав себя царевичем из рода Рюриковичей, распахнул перед Лжедмитрием ворота, встретил его хлебом-солью, повинился за свою дурь и стал преданно служить «законному государю».

Лжедмитрий по достоинству оценил преданность князя. В Москве он повелел вернуть Мосальскому, ввергнутому в опалу Борисом Годуновым, всё имущество, подворье в Белом городе, вотчины под Калугой. Он сделал князя окольничим, а потом и конюшим.

И вот подтолкнула же нечистая сила князя Василия возникнуть перед самой свадьбой во дворце и рассказать самозванцу новости о Катерине.

— Государь-батюшка, да слышал ли ты, что ноне народ на Красной площади требовал? Он кричал, чтобы бабу Катерину патриарх причислил к лику святых. Да будто бы она с архангелами над Москвой летала и кропила её святой водой, дабы никогда не горела.

И по мере того, как князь Василий рассказывал, царь становился всё бледнее. В глазах у него вспыхнул ужас, он с панической поспешностью стал считать дни. И если верить чёрному предсказанию ведьмы Катерины, ему оставалось жить тринадцать дней. Тринадцать!

— Сатанинское число! — закричал с безумием в голосе, с искажённым до неузнаваемости лицом Лжедмитрий. Он подбежал к князю Василию, схватил его за грудь и стал трясти и повторять: — Тринадцать! Тринадцать! Ты пробудил сатанинское число! — Он с силой оттолкнул от себя ничего не понимающего князя, тот упал на пол. Лжедмитрий встал над ним и, чуть ли не тыкая длинной рукой ему в лицо, истерично кричал: — О, это число моя погибель! Но и ты умрёшь вместе со мной, если за тринадцать дней не убьёшь Катерину!

Князь Василий наконец встал.

— Опомнись, государь! В чём винишь раба своего? — без страха спросил князь. — Целую крест и призываю в защиту Всевышнего, что я чист перед тобой, аки агнец!

Лжедмитрий сник, ссутулился, лицо сделалось старческим, безобразным. Он едва добрался до тронного кресла, опустился в него, молча и тяжело дыша, сидел минуту-другую, потом тихо сказал:

— Прости своего государя, княже, стихия нашла.

— Государь волен гневаться. Нам же Бог велел терпеть.

— Подойти ко мне, сядь рядом, — позвал Лжедмитрий Василия.

— Напугал ты меня, государь. Я и сам боюсь этого сатанинского числа, — сев напротив Лжедмитрия, сказал Рубец-Мосальский.

— Поведай же, что ты там во граде увидел? — всё тем же тихим голосом попросил самозванец.

— Так ведь худое всюду зрел. Давно ли первопрестольную покинул в благости, а ноне — котёл с варом. Да с такой затаённой злостью смотрели московиты на твою невесту, будто голодные псы на кошку.

— Сие зависть их обуяла. Да больше боярынь, дворянок да купчих. Оно так. Я не пожалел нарядов для Марины. Одно платье на ней стоит тридцать тысяч рублей, да повязка, накрывающая волосы — семьдесят тысяч. Что ж с того! Сие достойно царя всея Руси! И пусть знает мир, что я сказочно богат.

— Однако не упрекни, государь, за дерзкий намёк: ты дразнишь медведя. Мне твоя щедрость понятна. Но россияне не транжиры. Сие помни. Да и поляков, иезуитов они не чтут.

— Всё зло от бояр да от дворян именитых, они — медвежьи головы. — Лжедмитрий подался вперёд и стал говорить шёпотом: — Да помнишь ли ты, княже, как мой батюшка свет Иван Васильевич живота лишил сто заговорщиков на Поганой луже да двести в тот же день в Сибирь отправил?

— Я-то помню, а ты всё слухом принял. Да было сие на Проклов день. Все москвитяне повелением царя на Поганую лужу пришли. А там — костры, котлы с варом, шибеницы, дыбы — всё как у хорошего хозяина на подворье. И первым распяли за дерзкое слово думного дьяка Михайлу Висковатого. Каяться не хотел, вот и распял его великий государь. А ведь умница был Миша и смел, аки лев. Истинный россиянин, царство ему небесное.

— Что же ты моего батюшку не хвалишь? — спросил Лжедмитрий.

Но князь Василий будто и не слышал вопроса, о своём продолжал:

— День тогда дюже славный был. Прокловы росы уже выпали. Лекарки травы целебные собирали врачевания для, росу сливали с лепестков от призора и сглазу. — И как-то без лишних слов князь снова огорошил самозванца: — Ты уж прости, государь, не по-христиански твой батюшка в тот день поступил и кровь пролил детей своих. И тебе не след той дорогой идти.

— Коль знаешь верную дорогу — говори. Все грехи на свою душу приму, потому как Бог простит своего наместника на земле.