Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Шуйский продолжал упорно молчать. Он согласился с Гермогеном, что его плоть во власти Всевышнего и его священной дочери Судьбы. О, к Судьбе князь всегда относился со смирением и почтительностью. Не она ли дважды спасала его от казни? И всё-таки сказать Гермогену, что он согласен с ним, что пусть Гермоген назовёт его имя с амвона Благовещенского собора, у Василия не хватало духу. Нужно было ещё какое-то действо, дабы побудило сделать последний шаг к трону. И похоже, что Гермоген, а не он, нашёл сие действо.

— Теперь, княже Василий, посоветуй государственным умом, что делать с Игнатием-греком. За патриарха я его не чтил. И вся православная Русь токмо терпела его. Да есть же истинный патриарх — боголюбец Иов. Како же можно при живом патриархе мнимого держать? Да будучи архиепископом, Игнатий осквернил себя грехом, войдя в сделку с еретиками. Говори, княже!

Пребывая истинным христианином, строгим блюстителем чистоты православной веры, князь Василий ответил искренне и однозначно:

— Владыко, мне рядом с ним никогда не стоять, буду я монархом или нет. Вот и решай со своими архиереями...

И долго ещё не показывались на люди митрополит Гермоген и князь Василий, все советовались, как укрепить державу. Но в их руках была ещё малая власть. Всю полноту её ещё надо было добыть.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ШУЙСКИЙ

В сумерках просторного майского дня Гермоген задумал навестить свою крестницу Ксюшу. Сам бездетный, тянулся он душою к Божьим посланцам. А в тайниках души возникло желание посмотреть на Ксению Годунову. Многажды дивился он её красе ангельской. А последний раз видел он её в ту пору, когда Бориса Годунова на царствие венчали. Стояла она тогда близ алтаря, и Гермогену казалось, что сейчас сойдёт с небес Всевышний и возьмёт её к себе в райские кущи. Теперь Гермоген страдал за неё, грешную, сожалел о несчастной участи, достойной лучшей доли женщины.

В тереме его встретили с радостью. Маленькая Ксюша подбежала:

— Дедушка, ко мне ангелочки прилетали, как глазки засочились.

— Это Боженька тебя не забывает. Скажи ему спасибо. — И сам женщинам сказал доброе слово: — Мир и благость вам, рукодельницы.

Катерина и Ксения пелену-убрусец вместе вышивали, но отложили рукоделье, встали, поклонились Гермогену.

— Благослови, владыко, — попросила Катерина.

— Благословляю Господа за милосердие. Благословляю вас за терпение. Аминь. — И Гермоген перекрестил Ксюшу, Ксению и Катерину, а после сел на скамью, взял на руки Ксюшу, гладил её буйные огненно-рыжие волосы и тихо говорил: — Я стар, ищу утешения и нахожу вблизи вас.

— Дай Бог сил и крепости тебе, владыко. Токмо и ты приносишь нам утешение, — ответила Катерина.

— Знаю, ясновидица, спасибо. Твоими словами движет Матерь Богородица. И потому просить тебя хочу...

— Дабы песню спела. Аз приготовила, как Добрыня неузнанный да в скоморошьем платье в гости к князю Володимиру Киевскому пришёл. И тихо запела:

Он натягивал тетивочки шёлковые, Тын струночки да золочёные, Он учил по струнам похаживать, Да он учил голосом поваживать. Играет-то он веды во Киеве, А на выигрыш берёт во Царе-граде...

Голос у Катерины стал поглуше, не то что когда впервые услышал её в Казани на своём подворье. Но усладу нёс превеликую. Да заметил Гермоген, что и Ксения стала подпевать Катерине. Но пока ещё не звенели серебряные колокольцы в её голосе, пока он был тих, как утренний ветерок или лесной ручей, а от певуньи, от её прекрасного лица глаз нельзя было оторвать. «Господи, да не позвать ли мне иконописца Марсалина, дабы лик её изобразил?»

Он повыиграл во граде Киеве, Он во Киеве да всех поимённо...

Уже в полную силу голоса запели Катерина и Ксения, принося усладу сердцу, покой возбуждённому разуму.

Тут на пиру игры заслушались, И все на пиру призамолкнулись. Сами говорят да таково слово. «Солнышко Владимир стольно-киевский! Не быть этой удалой скоморошине, А кому ни быть надо русскому, Быть удалому да добру молодцу».

Гермоген в сей миг Иова вспомнил. И подумал, что завтра же надо послать в Старицы клириков из Кремля. Да чтобы немедля примчали его в Москву. «Како можно держать патриарха в глуши ссыльной?» А женщины поют. И маленькая Ксюша что-то подпевает-выговаривает, пригревшись на коленях у Гермогена.

Говорит Владимир стольно-киевский: «Ах ты эй, удала скоморошина! За твою игру да за весёлую, Опущайся-ка из печи, из запечья, А садись-ка с нами за дубов стол, А за дубов стол да хлеба кушати. Теперь дам я ти три места три любимых: Перво место сядь подли меня, Друго место супротив меня, Третье место куда сам захошь, Куда сам захошь, ещё пожалуешь...

Песня звучала в самую силу, а внизу заскрипели дубовые ступени под тяжёлыми сапогами, и влетели в терем Сильвестр и князь Михаил Скопин-Шуйский. Разгорячённые, взволнованные. Встали у порога. Вперёд вышел князь Михаил:

— Отче владыко, дозволь молвить?

— Говори, сын мой.

— Князь Василий Иванович просит скоро же к нему приехать.

— Какая беда случилась? — опуская Ксюшу на пол, спросил Гермоген.

— Беду отвратили. Да Богдану Бельскому трон Мономахов доступным показался.

Катерина глаз не спускала с Михаила, подумала, печалуясь: «Вот бы кому царём-то быть, светлой головушке. Ан не дано, не вижу ясности в его судьбе».

Ксения Годунова украдкой бросала взгляды на молодого князя. И слёзно стонала её душа: «Господи, рабой готова ему быть, коль супругой не дано. Тяжела я, тяжела любодейчищем! — И закричала её душа: — Да освобожусь от плода сатанинского! В ноги брошусь к Катеньке, упрошу...» — Что же князь Василий? — спросил Гермоген.

— Совета ищет твоего, владыко, — ответил князь Михаил. — Проводи к нему, сын мой, — попросил Гермоген князя и покинул терем.

Сильвестр подошёл к Катерине, поцеловал её, приласкал Ксюшу.

— Ухожу и я. Рядом с владыкой буду.

Михаил сделал три шага к Ксении, остановился в нерешительности. Она подняла лицо, и князь увидел в её глазах теплоту и ласку. И Михаил сделал последние шаги, обнял Ксению, поцеловал её и руки поднял, которые она держала как плети, приложил к своему лицу. Он улыбнулся Ксении и поспешил за Гермогеном. А Ксения долго стояла неподвижно, и по её лицу ручьём текли слёзы.

* * *

На подворье Шуйского, обнесённом тыном из толстых дубовых жердей, Гермогена ждала карета, запряжённая четвёркой ногайских чёрно-белых коней. Гермогену помогли сесть в карету, рядом оказался верный Сильвестр. Михаил вскочил на коня и поскакал с группой верховых воинов впереди кареты.

Гермоген был обеспокоен тем, что случилось в Кремле. И тут он понял, что совершил большую ошибку. Испокон было в межцарствие, что власть в державе брала в свои руки церковь. И кому же, как не ему, митрополиту, коего первосвятитель русской церкви Иов принародно на Красной площади благословил на патриаршество, было велено сделать сей шаг.