Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

— С тобой пойдёт отец Арсений, — продолжал патриарх. — Ему под Коломенским каждый куст ведом.

Арсений встал и поклонился Паули. После того как инок вернулся из-под Рязани, царь пожаловал ему вотчину. Арсений принял дар, но в пользу Донского монастыря, который не хотел покидать.

— Зачем сам на землю не сядешь, не снимешь схиму? — спросил тогда царь.

— Я воин Христа нашего Спасителя, но не землепашец.

— Тогда купи себе коня и саблю булатную, — пошутил царь Василий и добавил в подарок десять рублей.

— Приму с благоговением, — ответил Арсений.

Теперь Гермоген смотрел на Сильвестра.

— Идти тебе к Прокопию Ляпунову. Да напомнишь ему, что крест целовал на верность царю и слово чести дал отойти от Ивашки. Вижу заблуждение Прокопия, верю в его честь.

— Всё так и поведаю, отче святейший. Ан и я скажу воеводе...

— Потому и посылаю, — открылся Гермоген. И показал на стол: — И пришёл час, други, вина выпить. А там и в путь...

Сильвестр с Арсением не отказались пригубить чару, а Паули откланялся Гермогену и сказал Арсению:

— Через час выходим. Жди меня у Фроловых ворот.

Покинув палаты Гермогена, Паули поспешил к царскому дворцу. Он, как и во времена Годунова, служил царю и патриарху. Дворецкий провёл Паули в Малую палату, где находился Василий. Дьяк изложил, с чем идёт к Пашкову по поручению Гермогена, и спросил:

— Да какова твоя воля будет, царь-батюшка?

— Возвращайся, сын мой. Да пусть тебе светит удача. А мы за тебя помолимся, — ответил царь. И ни словом не упрекнул за то, что он служит патриарху. Царь Василий в эти дни разрушения державы всё глубже убеждался, что ежели бы не Гермоген — не быть ему государем, да и сама держава уже развалилась бы. Царь велел выдать Паули кису с золотом из личных денег. Зная о распрях в Коломенском, он решил перетянуть Истому к себе. Для сего и было приготовлено золото. Но оно Паули не понадобилось. Хватило того, что велел сказать Пашкову Гермоген.

* * *

Спустя два дня, декабрьским ранним утром, раздался мощный колокольный звон. Набат поднял на ноги всех горожан, заставил их покинуть дома, выбежать на морозные улицы, площади. Под набатный звон распахнулись врата всех московских церквей и соборов и из них с пением псалмов вышли на улицы священнослужители, распахнулись ворота московских монастырей — и тысячи иноков двинулись в сторону села Коломенского. И в этот же час из ворот Кремля в открытых санях выехал патриарх Гермоген, а следом — все архиереи, кои вели службу в кремлёвских храмах, служили в монастырях.

Набат поднял на ноги не только Москву, но и все окрестные сёла, деревни. Он достиг Коломенского, где в этот ранний час началось наступление царёвой рати на войско Ивана Болотникова. Главную царёву рать на этот раз повёл мужественный князь-воевода двадцатилетний Михаил Скопин-Шуйский. Он знал, что Болотников будет стоять насмерть. Перед битвой атаман грозился: «Я отдал свою душу Дмитрию-царю и потому клянусь, что войду в Москву победителем, но не побеждённым». Михаил решил помешать Болотникову сдержать своё слово.

Битва началась, «как смоляне пришли к Москве и из городов из замосковских помогли сбираться, а из воровских полков переехали корбнины и иные рязанцы, а царь Василий послал на воров бояр и воевод. Наперёд шёл в полку Иван Шуйский, а в другом полку князь Иван Голицын, а в третьем сановник Михаил Шеин...»

Князь Михаил свёл полки в единый кулак и повёл их на Коломенское. Болотников вышел с отрядами ему навстречу, и у деревни Котлы две рати сошлись. Да недолго противоборствовали. Князь Михаил ударил малой ратью в левое крыло сбоку, в стане Болотникова всё смешалось, его отряды не выдержали фронтального давления и побежали, засели в своём укреплении в коломенском стане. Другие же, отряды Казаков, скрылись за крепкими стенами в лагере Заборье. Князь Михаил придвинул свою рать к стенам острогов и взял их в осаду.

Три дня царские воеводы били по Коломенскому и Заборью из пушек, пытаясь бомбами поджечь строения. Да не удавалось. Казаки умело тушили горящие бомбы мокрыми кошмами. А пока шла осада Заборья, в котором спряталось до десяти тысяч Казаков, к Коломенскому подошли свежие силы смолян, стоявшие лагерем в Новодевичьем монастыре. Они стали теснить войско Болотникова с позиций близ острога, но самой крепостишки не одолели.

На третий день сражения Болотников привёл своё войско в чувство и послал на помощь казакам Заборья отряд в пять сотен во главе с Истомой Пашковым. И скакал на коне рядом с Истомой ещё один никому не ведомый воин — Лука Паули. И все действия Пашкова шли в добром согласии с посланием Гермогена и царя Василия. «И этот Пашков прибыл туда на третий день и, делая вид, что намерен напасть на московитов, обошёл с зада своих товарищей, и сидевших в осаде...» Зоркий и смелый Лука Паули не спускал глаз с Истомы, ещё не доверяя ему. Но вскоре он понял, что Истома не хитрит, но делает всё разумно, верный своему слову, действует так, как был уговор.

Вот царский полк под началом князя Ивана Шуйского двинулся на Заборье, а Пашков сделал манёвр и оказался за спиной полка Ивана Шуйского. Казаки в Заборье ждали, что Истома сейчас ударит князю Ивану в спину. Ан нет, Пашков мирно расположился с ратниками в поле и стал ждать, когда Шуйский вернётся из стычки. А как вернулся, Паули сказал князю Ивану:

— Дворянин Истома Пашков присягнул на верность царю Василию вместе с отрядом. Возьми его, князь, под своё крыло.

Шуйский протянул Пашкову руку, и они вместе пошли к его отряду.

— Пойдёте в битву рядом с моими ратниками, — сказал князь воинам.

Они дружно вскинули вверх оружие.

Казаки, со стен Заборья увидев всё, что случилось близ них на поле брани, испугались. В лагере поднялась паника, и тысячи Казаков стали покидать укрепление, пустились в бегство. Но не все убежали. Ратники Шуйского и Пашкова ворвались в укрепление, многих Казаков захватили в плен, но ещё больше сдались сами.

В тот же час, как только Заборье пало, Иван Шуйский отправил Истому к царю с повинной. И стражей к нему приставил. Паули поспешил к Гермогену — предупредить его о коварном поступке князя Ивана. И было потом Гермогену стыдно за действия царя Василия, чуть не предавшего Истому казни. Как только привели его во дворец, царь спросил:

— Что ты медлил сдаваться в плен? Велено было в первый день уйти от вора, а ты... Вот отдам тебя катам на расправу...

Воевода Пашков был смелый и отчаянный человек.

— Отдай, коль грешен перед Россией, — сказал он без страха. — А медлил потому, что час лучший искал.

Гермоген, который пришёл следом, видел, что слова Пашкова задели царя, и понял, что Василий сей миг может крикнуть рындам, дабы голову снесли заносчивому воеводе. И патриарх подошёл к царю.

— Государь-батюшка, тебе вольно казнить изменников, но Истома не из них. И кошель твой с золотом он не принял. Верну тебе кошель, — говорил Гермоген тихо. — А ты прояви к Истоме милость, даруй ему чин дворянского головы в Калуге. И будет он служить тебе верой и правдой до конца дней своих.

И пока Гермоген говорил, царь смотрел в его лицо, суровое, решительное, и понял, что, не вняв совету, отторгнет от себя первосвятителя. И Василий согласился:

— Будет по-твоему, владыко святейший. — Сказал Истоме: — Ведаю теперь, что действа твои были в согласии с заступником твоим патриархом. И потому жалую тебе село в Венёве и село в Серпухове, а ещё чин полковника, дабы служил царю с пользой.

Истома Пашков, богатырь лет двадцати восьми, плечи косая сажень, глаза тёмно-карие, зоркие, шагнул к царю, на колени опустился, омёты царской одежды поцеловал: