Ко времени моих слёз

Гольцов пошевелился, не открывая глаз.

Максим метнулся вслед за гостем, выбежал в коридор.

Из-за угла слышалась какая-то возня, в конце коридора мелькнул белый халат: врач каким-то невероятным образом ухитрился открыть дверь на лестницу и скрылся. Максим хотел было продолжать преследование, но тревога за Итигилова изменила решение. Он выбежал в холл.

Шаман боролся с дюжим парнем в халате, в котором Разин узнал санитара. Знатоком рукопашного боя Иван-Доржо не был, но знал практику цигун и успешно отбивал попытки санитара добраться до горла.

Максим подскочил к катающимся по полу противникам и опустил рукоять пистолета на затылок санитара. Здоровяк сунулся носом в пол, затих. Шаман выбрался из-под него, помассировал шею, грудь, бесстрастный, как и всегда.

– Извини, командир, я пытался…

– Все нормально, – выдохнул Максим. – Не знаю, чего они добивались, но врачебный обход после двенадцати ночи – нонсенс.

– Где врач?

– Сбежал, гад! Дверь на лестницу открыл и смылся. Вряд ли мы его догоним. Ничего, этот парень все нам расскажет.

– Они сначала зашли в ординаторскую…

Максим изменился в лице, метнулся к двери дежурной медсестры, распахнул дверь.

Девушка лежала на полу, но дышала. Ее ударили чем-то тяжелым по голове, и она потеряла сознание.

В ординаторскую заглянул Итигилов:

– Жива?

– Приведи ее в чувства, я попытаюсь все-таки найти врача.

Однако ни Максиму, ни примчавшимуся по тревоге членам группы отыскать киллера – потом выяснилось, что шприц был наполнен клофелином – не удалось. Нашли только брошенный на лестнице халат. Врач исчез. Кем он был на самом деле, выяснить также не удалось, медсестра видела этого врача впервые. А вот санитар после удара по голове ничего не помнил. Мычал что-то нечленораздельное, озирался в изумлении по сторонам, ничего не соображая, и вел себя как человек, потерявший память.

В два часа ночи больница успокоилась. Главврач, срочно прибывший по вызову дежурного врача, порывался позвонить в милицию, но Максиму все же удалось уговорить его не поднимать шум, сославшись на «секретный характер всего дела». В принципе, это была правда, хотя начальство Отдела пока пребывало в полном неведении относительно судьбы Гольцова.

Когда суета наконец улеглась, Максим отослал подчиненных обратно в гостиницу, собираясь довести свое с Шаманом дежурство до конца, и в это время скрипнула дверь, раздались шаркающие шаги и в холл вышел… Арсений Васильевич Гольцов собственной персоной, в халате и шлепанцах.

Чекисты оторопело посмотрели на раненого, который должен был лежать в полной отключке. Даже невозмутимый при любых обстоятельствах Итигилов выглядел озадаченным.

Максим вскочил:

– Вы?! Арсений Васи… вы же должны…

– Я здоров, – глубоким бархатистым – не своим голосом перебил его Гольцов. – Здесь что-то произошло?

– Вас пытались…

– Понятно. Кажется, вы снова спасли мне жизнь. Это уже превращается в норму, даже не знаю, как вас благодарить. Я бы хотел уйти отсюда.

– Вы же… ранены…

Гольцов улыбнулся, распахнул халат: бинта на его теле не было, а на том месте, где совсем недавно красовался послеоперационный шов, виднелся небольшой розовый шрамик.

– Все нормально, я вылечился. Оказывается, это совсем просто. Идемте. Или необходимо получить разрешение местных властей?

Из координаторской выскочила медсестра, в изумлении всплеснула руками:

– Вы куда, больной?! Вам надо лежать!

– Мы его забираем, – сказал Максим. – Здесь ему находиться небезопасно.

– Но он ранен! У него…

– Рана зажила. – Гольцов на мгновение показал медсестре свою грудь со шрамиком. – Не волнуйтесь, я могу ходить самостоятельно. Только верните мне мою одежду.

– Я не могу, гардеробная закрыта… – растерялась медсестра.

– Мы откроем, – сказал Максим, – при вас.

– Но…

– Ведите!

В тоне Максима было столько начальственной уверенности, что медсестра повернулась и безропотно повела их за собой.

Через несколько минут вылечившийся чудесным образом раненый и его сопровождающие покинули больницу.

Максим думал сначала вернуться в гостиницу и дождаться утра, но потом решил не рисковать и вызвал подчиненных:

– Полундра! Всем сбор в холле гостиницы!

В три часа ночи группа собралась в холле. Увидев свободно передвигавшегося Гольцова, члены группы опешили, но задавать вопросы не решились.

– Возвращаемся, – коротко сказал майор. – Так как все в машине не поместимся, двое будут добираться своим ходом.

– Почему двое? – проворчал Кузьмич. – Один только не уместится…

– Останешься ты и… – Максим огляделся, – и ты. – Его палец указал на Писателя.

– Понятное дело – самых беззащитных отобрал.

– Помолчи! – оборвал Кузьмича Штирлиц. – Что случилось, командир? Почему кли… господин Гольцов здесь?

– Он залечил рану самостоятельно. А поскольку мы не знаем, кто его хочет… гм-гм, нейтрализовать и какие силы брошены на это мероприятие, лучше перестраховаться.

– Может быть, мы хотя бы доспим? – неуверенно проговорил Кузьмич. – Ночью ловить тачку до вокзала стремно. Да и там неизвестно сколько торчать…

– Доспите. К обеду чтоб были в Управлении.

– Само собой, – обрадовался лейтенант. – А все же интересно, как ему удалось залечить рану?

Никто Кузьмичу не ответил.

Заняли места в кабине.

За руль Максим посадил Штирлица, сам вместе с Гольцовым сел сзади:

– Поехали.

– Не заблудиться бы, я тут не ориентируюсь, – буркнул Герман Людвигович.

– Сейчас налево, – подсказал Гольцов с отрешенным видом; он о чем-то размышлял, не вмешиваясь в разговоры окружающих, но не терял нить разговора. – На перекрестке еще налево, там дальше я скажу, куда ехать.

Ночное движение в Муроме было несравнимо со столичным, поэтому выехали за город беспрепятственно. Одно время Максиму казалось, что их преследует какая-то белая отечественная «Лада», однако вскоре она свернула, и больше за кормой «Хендэ» никто не засветился.

– О чем думаете? – спросил Максим, когда Муром остался позади.

Гольцов очнулся, провел ладонью по лбу, смущенно улыбнулся:

– Не поверите… детство вспоминал. Такая ночь ясная, звезды… а я часто в школе телескоп брал домой, любил на звезды смотреть.