Кобзарь

за Хортицею: «Слышу! Слышу!»

И Днепр покрыли челноки,

и так запели казаки:

«У турчанки — высок терем,

богата светлица.

Гей, гей! Море, бей!

Выше скал волны взвей! —

едем веселиться!

У турчанки-басурманки

дукаты в кармане.

Не дукаты считать,

едем вас выручать,

братья христиане!

У турчанки — янычары

со своим пашою...

Гей, ги! Эй, враги!

Свою жизнь береги —

мы смелы душою!»

Плывут себе, поют они,

а ветер крепчает...

Впереди их Гамалия

дубом управляет.

«Гамалия, водяные

взыграли просторы!»

«Ничего!» И лодки скрылись.

Одни волны-горы.

Спит, дремлет в гареме в раю Византия,

и дремлет Скутари. Босфор же не спит,

он, точно безумный, гнет волны крутые,

он сон их встревожить желает, кипит.

«Не тебе, Босфору, вступать со мной в ссору! —

Шумит ему море.— Я твою красу

песками закрою, коль дойдет до спору.

Разве ты не видишь, каких я несу

посланцев к султану?..» Так море сказало.

(Любило отважных чубатых славян).

Босфор усмирился. Турчанка дремала.

Ленивый, в гареме дремал и султан.

И только в Скутари очей не смыкают

казаки-бедняги. Чего они ждут?

По-своему Богу мольбы посылают,

а волны на берег бегут и ревут.

«О, милый Боже Украины!

Не дай погибнуть на чужбине

в неволе вольным казакам!

И тут позор, позор и там —

встать из чужих гробов с повинной,

на суд твой праведный прийти,

в железах руки принести,

в цепях-оковах перед всеми

предстать казакам...»

«Жги и бей,

режь нечестивца-басурмана!» —

крик за стеною. Голос чей?

Гамалия, глянь, какие

янычары злые!

«Режьте! Бейте!» — над Скутари

голос Гамалии.

Ревет Скутари, воет яро,

все яростнее пушек рев;

но страха нет у казаков,

и покатились янычары.

Гамалия по Скутари

в пламени гуляет,

сам темницу разбивает,

сам цепи сбивает.

«Птицы серые, слетайтесь

в родимую стаю!»

Встрепенулись соколята,

распрямили плечи,

давным-давно не слыхали

христианской речи.

Испугалась ночь глухая,

тот пир наблюдая.

Не пугайся, полюбуйся,

наша мать родная!

Темно всюду, точно в будни,

а праздник не малый:

что ж, не воры у Босфора

едят молча сало

без шашлыка! Осветим пир!

До облака из гари —

с кораблями, с парусами

пылает Скутари,

Византия пробудилась,

глазищами блещет,

плывет своим на подмогу —

зубами скрежещет.

Ревет, ярится Византия,

руками берег достает;

достала, гикнула, встает —

и — на ножи валится злые.

Скутари, словно ад, пылает;

через базары кровь течет,

Босфор широкий доливает.

Как птиц разбуженная стая,

в дыму казачество летает:

никто от хлопцев не уйдет,

их даже пламя же печет!

Ломают стены. Золотыми

до верху шапки их полны,

ссыпают золото в челны...

Горит Скутари. В сизом дыме

казаки сходятся. Сошлись,

от жара трубки закурили,

на челноки — и понеслись,

меж волн багровых заскользили.

Плывут себе как из дому,

будто бы гуляют.

И — конечно — запорожцы,

плывя, распевают:

«Атаман Гамалия

стал недаром зваться:

собрал он нас и поехал

в море прогуляться;

в море прогуляться,

славы добиваться,

за свободу наших братьев

с турками сражаться.

Ой, добрался Гамалия

да самой Скутари,

сидят братья запорожцы,

ожидают кары.

Ой, как крикнул Гамалия:

«Братья! Будем здравы!

Будем здравы, хлебнем славы,

разметем оравы,

рытым бархатом покроем

курени дырявы!»

Вылетало 3апорожье

жать жито на поле,

жито жали, в копны клали,

дружно запевали:

«Слава тебе, Гамалия,

на весь мир великий,

на весь мир великий,

по всей Украине,

что не дал ты запорожцам

пропасть на чужбине!»

Плывут они, поют, плывет

в челне последнем Гамалия,

своих орлят он стережет;

догнать не смеет Византия

казачьи лодки удалые;

она боится, чтоб Монах

не подпалил Галату снова,

не вызвал чтоб Иван Подкова

на поединок на волнах.

Встает волна за волною,

солнце на волне горит;

перед ними их родное

море плещет и шумит.

Гамалия, вот родные

пред нами просторы...

И не видно лодок, только

волн живые горы.

Разрытая могила

Край мой тихий, мать Украина,

чем ты искупаешь

грех великий, за кого ты

в муках погибаешь?

Или ты молитвы ранней

Богу не творила?

Иль детей своих ты честно

жить не научила?

«Я молилась, я трудилась,

я глаз не смыкала,

и детей своих я в добрых

нравах наставляла.

Как цветочки в чистом поле,

вырастали дети,

знала власть я, знала волю

на широком свете.

О, Богдан мой, сын мой милый,

горе мне с тобою,

что ты сделал, неразумный,

с матерью родною?

Над твоею колыбелью

песни злой неволи

пела я и со слезами