Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Шрифт:
Вторым в почетном списке выступал Бертран Рассел. Его привлекательность для Венского кружка заключалась, во-первых, в том, что он упрямо отстаивал эмпиризм — теорию, согласно которой всякое знание о мире основано на опыте, — и, во-вторых, в том, что он первым применил логику к математике и языку. Рудольф Карнап и Ганс Хан принадлежали к очень узкому кругу тех, кто действительно усвоил и переварил расселовс-кую Principia Mathematica,опубликованную в 1910— 1913 годах. Карнап, еще будучи нищим студентом в Германии в период великой инфляции начала двадцатых, написал Расселу, обратившись с просьбой выслать ему экземпляр этого фолианта, включавшего в себя три тома — 1929 страниц, который он не мог найти (или же не мог позволить себе приобрести); и Рассел в ответном письме на тридцати пяти страницах
Но Людвиг Витгенштейн вызывал у венцев глубочайшее благоговение. В феврале 1933 года А. Дж. Айер делился со своим другом Исайей Берлином впечатлениями о Венском кружке: 'Витгенштейн — это их божество». Рассел же, по словам Айера, воспринимался ими всего лишь как «предтеча Христа [Витгенштейна]».
На самом деле, к тому моменту, как двадцатичетырехлетний аспирант Айер в ноябре 1932 года приехал из Оксфорда в Вену, период особенно страстного преклонения перед Витгенштейном уже миновал. Немецкий оригинал «Логико-философского трактата» — «Logisch-philosophishe Abhandlung», —опубликованный в 1921 году, наделал много шума в родном городе автора. Мо-риц Шлик одним из первых оценил его значение, и в середине двадцатых на собраниях Венского кружка трактат читали вслух и разбирали предложение за предложением — причем не один раз, а дважды. Этот скрупулезный разбор длился почти целый год.
Аналогичное упорство потребовалось Шлику, чтобы лично познакомиться с автором «Трактата». Мечтая о встрече, Шлик в 1924 году написал ему письмо, где объяснил, что он убежден в важности и истинности фундаментальных идей Витгенштейна.
Витгенштейн ответил сердечным посланием. В это время он преподавал в деревенской начальной школе и пригласил Шлика к себе. К несчастью, Шлику помешали другие дела, а когда он наконец-то отправился в деревню, выяснилось, что Витгенштейн уволился и переехал.
Нр все-таки знакомство состоялось — благодаря Маргарет, сестре Людвига. Оставив учительство и вернувшись в Вену, Людвиг занялся строительством особняка для сестры на Кундмангассе. Джон, сын Маргарет, был студентом Шлика. В 1927 году Маргарет по просьбе Людвига обратилась к Шлику: ее брат хочет познакомиться с ним, но не с остальными членами группы, как предлагал Шлик. Жена Шлика вспоминает, что муж в тот день уходил из дома, охваченный благоговейным трепетом, словно отправлялся в паломничество. «Вернулся он в огромном волнении, почти ничего не говорил, и я чувствовала, что не нужно ни о чем спрашивать».
Как позже иронично заметил Герберт Фейгль, Шлик был так глубоко впечатлен гением Витгенштейна, «что приписывал ему глубокие философские прозрения, которые сам же гораздо яснее и отчетливее сформулировал задолго до того, как попал под гипнотическое обаяние Витгенштейна».
После нескольких встреч со Шликом Витгенштейн наконец согласился, чтобы к ним присоединились и другие члены кружка — но не более двух. Обычно это бывали Вайсман и Карнап, реже — Фейгль. Место встречи менялось: они собирались то дома у Шлика, в десяти минутах ходьбы от Пале Витгенштейн на Аллеегассе, то в самом Пале, а то в другом доме Витгенштейна, расположенном посредине между ними. Единственным, кому все это доставляло неудобства, был совершенно безденежный Фридрих Вайсман.
Вайсман со своим высоким интеллектом и глубиной мысли заслуживал работы в любом университете мира. Однако в Вене, где все громче раздавались требования очистить науку от евреев, максимум, что мог сделать для него Шлик, — это устроить библиотекарем, тем более что Вайсман еще не закончил диссертацию. Из разорившейся семьи, без счета в банке, на низкооплачиваемой работе, вынужденный кормить жену и маленького сына, Вайсман жил в густонаселенном еврейском квартале в северо-восточной части города — ничего другого он просто не мог себе позволить. Его крохотная квартирка находилась на Фрухтгассе, то есть в венском варианте трущоб — шумном, многолюдном районе Лео-польдштадт, на другом берегу Дунайского канала, за Рингштрассе, кольцом окружавшей фешенебельную Вену, Вену изобилия и роскоши. Нога Витгенштейна, скорее всего, никогда не ступала в ту часть родного города, где жил Вайсман. И когда, рассуждая о том, что такое
намерение, аристократ Людвиг приводил такой пример: «Допустим, я говорю: "Господин Вайсман, отправляйтесь на Фрухтгассе". Что это значит?» — не исключено, что это была великосветская колкость.Вайсман же был настолько очарован этим эксцентричным богачом, чьей семье принадлежала едва ли не половина Вены, что он — тощий, вечно голодный — безропотно плелся пешком через весь город ради участия в этих встречах круга избранных. Австрийский математик Карл Менгер, тоже член Венского кружка, в выражениях, напоминающих высказывания Фейгля о Шлике, говорил, что раболепие Вайсмана перед «его кумиром» Витгенштейном «доходит до абсурда». Вайсман, как и положено подобострастному ученику, даже перенял у своего идола привычку хлопать себя ладонью по лбу.
Бывало так, что этот «шлеп», как сказали бы обитатели Леопольдштадт, оказывался тщетным. Зачастую Витгенштейн отказывался обсуждать философские вопросы и настаивал на чтении стихов. В то время он особенно любил бенгальского поэта Рабиндраната Тагора; скорее всего, его привлекала кристальная чистота и ненавязчивая духовность этих стихов. Читал он, обычно повернувшись лицом к стене. И когда озадаченные логики глядели ему в спину, стараясь не выдать своего нетерпения, возможно, до них начинало доходить, что они, быть может, совсем неправильно понимают своего мессию.
«Тщеславие поэта со стыдом рассеивается перед тобою. О поэт-наставник, я сажусь у ног твоих. Пусть моя жизнь будет проста и правдива, как свирель из тростника, которую ты наполняешь звуками» [9] .
Неотразимая привлекательность Венского кружка для мира философии проистекала из простоты его базового принципа: только два типа высказываний имеют право на существование. Во-первых, это высказывания, истинность или ложность которых обусловлена значением входящих в них слов. Это такие высказывания, как «все холостяки неженаты», уравнения типа «2 + 2 = 4» и логические умозаключения, наподобие «Все люди смертны; Сократ — человек; следовательно, Сократ смертен». Во-вторых, это высказывания эмпирические, истинность или ложность которых поддается верификации: «Вода кипит при ста градусах по Цельсию»; «Земля плоская» (высказывание, доступное для верификации и имеющее смысл даже в том случае, если оно ложно).
9
Пер. Н. Пушешникова, под ред. И. Бунина (Тагор Р.Собр. соч.: В 12 т. Т. 12: Воспоминания, письма, стихи. М.: Худож. лит., 1965. С. 300).
Все прочие высказывания, согласно Венскому кружку, попросту бессмысленны. Так, поскольку существование Бога невозможно ни доказать, ни опровергнуть, всем высказываниям о религии прямая дорога в интеллектуальную мусорную корзину, а вслед за ними отправляется и метафизика. Туда же следуют и утверждения об эстетике, этике и смысле жизни. Высказывания типа: «Убийство — грех», «Нужно всегда быть честным» или «Пикассо рисует лучше, чем Моне» могут быть по-настоящему поняты только как выражение личного суждения: «Я не одобряю убийство»; «С моей точки зрения, люди должны всегда говорить правду»; «Пикассо мне нравится больше, чем Моне». «Все доступно человеку» — гласил манифест кружка. «Человек есть мера всех вещей».
Основная функция философии, полагали они, — не погружаться в дебри метафизики, а прояснять понятия, которыми оперируют ученые. Ученые — вот главные игроки на поле. Философ лишь помогает им, анализируя тактику игры. Философия всегда будет играть подчиненную роль по отношению к науке.Однако даже в терминах самого кружка все было не так просто. Если высказывание имеет смысл только потому, что его можно верифицировать, то что такое верификация? На заре Венского кружка многие его члены отдавали все свои силы решению этого вопроса. Например, как сделать, чтобы максима «Смысл предложения — это способ его верификации» относилась и к предложениям об истории, таким, как «Вильгельм-Завоеватель выиграл битву при Гастингсе»? Венский кружок полагал, что задача науки — генерировать предсказания, которые потом можно будет подвергнуть проверке. Но какие доступные проверке предсказания можно найти в высказывании о Норманском завоевании 1066 года?