Код Омега
Шрифт:
— Центр?…
— Конечно. Вон он! Седьмая группа!
Женщина с трудом подняла голову, уставилась на него и увидела, как он тает, размывается силуэт и вот нет никого.
— Своих догнал, — пояснила птица. Лучше бы молчала!
— Уйди, — прошептала, стряхивая Виваче с плеча, легла на дорогу и уставилась в небо: есть оно или нет, ей было все равно, апатия напала. А в голове щелчок и кадр перед глазами поплыл, как облака:
"— Ты хоть поняла, что дома была? — спросил ее Кир, открывая перед ней дверь.
— Честно? Нет. Да и что такое дом, Кир? Люди
— Хочешь сказать, что твой дом и там, и здесь?
— Именно. Там остался Тео, и я с ним. Здесь Чиж, ребята, и я остаюсь с ними, куда бы не ушла".
— Я осталась с ними, хоть и ушла… Я мертва, — прошептала. Но не верилось, бунтовало все внутри, логика шалила, разум отказывался принять вердикт, который объяснял то, что было Стасе не понятно. Теперь все встало на свои места. — Мертва…
— Стесси? — озабоченно позвал ее Арлан, присев на корточки рядом. Она не удивилась его явлению, уставилась огромными от осознания зрачками:
— Я умерла, ты мне грезишься.
— Это как посмотреть, родная.
— Ты знал.
Он улыбнулся:
— Конечно.
— Молчал.
— Твой путь, и ты его прошла. Сама должна была понять, принять. Скажи я — не поверила бы.
— Зачем скрывал?!
— Не говорил и только. Сложить сама могла, никто и ничего здесь не скрывает.
Женщина озабоченно нахмурилась и вспомнились рыцари, устроившие ристалище — они не заметили ни ее, ни Кира, а почему? Не потому ли, что новенькие еще себя не проявили, еще были зыбкими? Потом тот бой у деревни, где они влезли в разборки, и их заметили, они заняли свое место в этом мире…
А сны ее? Не сны. И лихорадка — память тела, что с трудом удерживала иллюзия.
А город, где часы идут как захотят? А «мертвые», что рассыпаются без остатка, не оставляя даже праха?
— Они рождаются вновь, а их фантомы еще чего-то ждут. Как бабочка выходит из кокона, так рождается дитя, оставляя оболочку прошлой жизни, что принесло сюда.
Русанова зажмурилась:
— Эффект бабочки, фрактал Истока… Так ты сказал правду — вы и есть исток.
— Мы. Без души не будет тела, без идеи не родится материя.
— За-ачееем?…
— Для жизни. Для рождения и вечного круговорота обновлений.
— "Перпетум — мобиле". А его все пытаются изобрести… Но смерть есть и здесь, и там!
— Нет, всего лишь отмирание ненужного, как ороговевшего слоя кожи, как пожухлых листьев. Там тела, здесь его иллюзии.
— Но остается энерго-информационная связь, так, память поля?
— Да.
— Нет, невозможно. Был переход, был! Не как обмен частиц, а настоящий… Не помню, но он был!
— Сюда живому во плоти не добраться. Нас нет, как нет Истока для питекантропа, как не ведает о самолете смерд из глубины веков. Я позже покажу тебе, как выглядит наш мир, и ты сама поймешь — здесь нет ни воздуха, ни тебе привычных пейзажей. Нет ничего, как и самой планеты нет.
— Границы леса!
— Номинально. На самом деле ни границ, ни рамок нет. Они здесь невозможны. А леса всего лишь зыбкая грань
фантазии, ограждающая один мирок от другого, как соты пчел, чтоб не мешать друг другу. Заборы — видимость.— Река.
— Для кого-то воды Стикса, для кого-то молочная река, а для кого привычная. На деле… млечный путь, — улыбнулся мягко.
— Две страны!
— Два полюса, как да и нет, свет с мраком. Опять же номинальны и иллюзорны, созданы лишь из привычки тех, кто к нам приходит делить мышление и мир на половины: женщина — мужчина, глубина и высота, меньше — больше… Мертвое — живое.
Стася села, осознавая сказанное.
— Я мертва?!
Вдуматься и муть такая на душе, что волком выть охота. И взбунтовалась, цепляясь за последние аргументы, как будто назад рванула со всех сил, и в двери бокса кулаками: пустите. Пустите!!
Но понимаешь — правда. Все, про что и не так, как говорят, как констатируют науки.
А вдуматься, ну что такое смерть, если движенье жизни бесконечно? Подумать — как же можно умереть, если дела твои и мысли продолжают жить?
И что такое — мертвое? Лишь видимость, иллюзия живых. Так, камень изучая, приходят к выводу — он мертв. А он живой, чуть медленнее идут процессы, отрезок жизни более длинен, и потому в нем будто вовсе жизни нет. Но…
— У меня есть тело! — воскликнула в отчаянье. — Настоящее, чувствующее!
— Имитация, привычная тебе. Чувства же никто не отбирает. Не только тело, но и душа имеет чувства.
— Есть слух и зрение!
— Как у любой частицы во вселенной, у которой нет глаз и ушей.
— Я разговариваю!
— Как тебе угодно. Но можешь молчать и только ощущать — того довольно.
— Я чувствую! Слышишь? Боль, страх!…
— Естественно. Старые привычки еще живы, догмы. Они ушли с тобой. Им тяжело тебя оставить, когда ты не спешишь пожить без них.
— Меня отправили сюда!
— Нет.
— Я помню!
— Что?
Женщина смолкла, сникла:
— Не знаю, — прошептала. — Но я была с Киром.
— Проводник. Его, наконец, починили. Он остался там, Сомерсби его вернул его же миру. Здесь он выполнил свою работу — довел свою подругу до тех, кто сможет позаботиться о ней. О тебе, любовь моя.
Стася, замерев, смотрела на Арлана, а видела Кира, слышала его слова, когда он предлагал ей обратить внимание не на долг солдата, на желанье женщины. Подумать о том, что бежит она не к цели — от себя.
Потом его не стало…
— Кислота.
— Иллюзия. Теодор мастер в этой части. Хочешь, покажу его дом, настоящий, — улыбнулся и протянул Стасе руку. Она смотрела на нее и уже не верила в то, что видит.
— Я с тобой. Так было и так будет. Я настоящий, как и ты, хотя мы можем быть любыми — плотными и чуть видными, гигантами и карликами, птицами и облаками. Но это мы, — прошептал, сочувствуя, любуясь и любя. — Чего ты испугалась? Смерть не такая, как представлялась? Идем. Я покажу и объясню, теперь уж можно. Скоро сорок дней, как ты пришла к нам, и пришла пора проститься с тем, что было, с теми, кто тебя еще зовет.