Код Онегина

– Восемь листов сложены вдвое, а девятый и десятый полулисты оторваны и лежали отдельно, – сказал Лева. – Это что-нибудь да значит.

– Что?

– Например, он – Пушкин или тот, кто его имитировал, – экономил бумагу. С бумагой у них, по-моему, было не очень: я как-то краем глаза смотрел одну передачу о переписке Пушкина с женой, так он в каждом письме ее просил: скажи брату, чтоб прислал бумаги…

– А ее брат торговал бумагой?

Саша невольно фыркнул, уж очень дурацкая картинка ему представилась: маленький человек в цилиндре и красавица в длинном платье на почте стоят в очереди за посылкой, потом ковыляют по улице с тяжеленными кипами бумаги на голове… «Если он всегда так много черкался – бумаги-то ему надо было до фига».

– У него, кажется, завод бумажный был, – сказал Лева. – Нет, наверное, причина все-таки не в экономии. Возможно, на оторванных половинках было что-нибудь совсем другое. Письмо, например.

– И что? – опять спросил Саша.

– Не знаю… Как неразборчиво написано! И чернила эти… Повсюду кляксы, будто кошка по листам ходила… (Слово, показавшееся Саше «колбасой», Лева без особой уверенности прочел как «награду».) Определенно это стихи, строфы отделены друг от друга, в каждой по четырнадцать строчек…

– Вот эти абзацы и есть строфы? А я думал, строфа – это четыре строчки, как куплет.

– Ты меня сбил, – сказал Лева, – я теперь уже не уверен, что это называется строфой. Я же не гуманитарий. Ну да ладно. Нужно начинать с имен собственных.

– Вот, я уже начал. – Саша ткнул пальцем. – «Фебъ». «Украйна».

Лева одобрительно кивнул, но велел Саше не тыкать грязными пальцами в рукопись и вообще не трепать ее – она и так вот-вот развалится, – а работать с ксерокопией. Саше странно было это слово – «работать», но он послушно спрятал подлинник, обернув его для надежности в полиэтиленовый пакет. И они склонили головы над копией.

– «Лепажъ», – прочел Саша. – Это кто?.

– Пистолет, кажется… А вот тут, смотри… «Нитчеанец». – Лева хмыкнул, – Никакой это не Пушкин. Новодел, как ты выражаешься.

– Почему?!

– Это, скорей всего, о Ницше. Я, конечно, человек невежественный, не лучше тебя, но все-таки знаю, что Ницше жил значительно позднее Пушкина.

– Ну пусть не Пушкин. А за что они нас мочат?

– Спроси что-нибудь полегче…

– Ты согласен, что нам надо дождаться моего товарища?

– Нет, не согласен.

– А что же нам делать?

– Найти каких-нибудь уголовников, – сказал интеллигент Лева, – и купить у них фальшивые документы. И изменить внешность.

– Ты знаешь таких уголовников?

– Я думал, ты знаешь.

– Не знаю я. И денег у нас мало. А мой товарищ знает. И он даст денег.

– Ладно, – сказал Лева. – Давай будем ждать твоего товарища.

Лева – ему не очень-то хотелось ехать в глухую деревню и там прятаться до скончания века – согласился ждать Сашиного товарища, а Саша согласился, что нужно менять внешность. Чтоб изменить внешность, Лева сбрил свою бороду, а Саша, наоборот, – стал отращивать. Дождь, спасший их вчера, больше не шел, погода стала хорошая, в окно светило солнце. Днем Лева – его внешность изменилась сразу, как он побрился, да еще очки снял, а Сашина еще долго не изменится – сходил в дамский магазин «Арбат Престиж» и купил краски для волос

– Всю контрабанду делают в Одессе, – сказал Лева, – на Малой Арнаутской.

Саша засмеялся, он тоже любил эту книгу. Лева не сказал Саше о том, что, когда он выходил из дамского магазина, за ним следовал высокий негр в белых брюках. Он не считал это важным: негры и вообще иностранцы представлялись ему в данных обстоятельствах наиболее безопасными людьми, а Саша ведь тоже ничего не рассказывал Леве про своего лилово-красного негра, полагая негра чепухой и галлюцинацией. С большим трудом, пачкаясь и чертыхаясь, беглецы выкрасили себе волосы, они оба были блондины, а теперь Лева стал каштановый, а Саша рыжеватый. Пока их крашеные головы сохли, они еще немножко помозговали над текстом, Лева даже выписал себе в блокнотик:

Хочу.......................у зеркала, где мутьИ сон...................................путь.....ал................................................ный человекГлядит...............

и еще несколько фрагментов в подобном духе. Но они занимались рукописью уже без особого пристрастия, поскольку это был не Пушкин, а какое-то жульничество.

– Я, кажется, просил тебя пока обходиться без стихов.

– Я-то обойдусь, – довольно неучтиво отвечал Мелкий. – А они? У них в руках эти бумажки, за которые их преследуют, – и они в них даже не взглянут? Когда ты напишешь стихи?!

Уже несколько дней прошло с тех пор, как Большой и Мелкий были у Издателя. Сейчас они ели пирожки и пили невкусный кофе из бумажных стаканчиков. У ног их крутились нахальные голуби.

– Скоро, скоро, не волнуйся… Выпить хочешь? – предложил Большой (он страстно желал переменить тему).

– Нет, – сказал Мелкий и сам себе удивился. – Когда скоро?

– Очень скоро… если ты не будешь меня все время доставать.

Тут на Большом, где-то в области талии, что-то затарахтело: телефон. Большой посмотрел на номер, скривился: звонил Издатель.

– Прошу прощения, – сказал Издатель, – но я вынужден снова побеспокоить вас насчет имени автора…

– Это не обсуждается, – сурово отвечал Большой, – свое имя позорить я не соглашусь.

– Но ведь вам нужны деньги?

– Нужны.

– Вот! – с торжеством произнес Издатель. – А за книгу, подписанную именем вашего партнера… товарища… при всем к нему уважении… короче говоря, мы не сможем заплатить первоначально предложенной суммы…

Мелкий, навострив уши, прислушивался к телефонному разговору; он не слышал слов Издателя, но по ответным репликам Большого понял, о чем идет речь, и вскричал в ужасе:

– Нет, нет! Мою фамилию тоже нельзя на обложку!

Большой повернулся к нему и спросил изумленно:

– Почему?!

– Что, что он говорит? – волновался Издатель.

– Я… у меня… я в городе Москве без регистрации проживаю… и вообще… с правоохранительными органами у меня…

– Что он говорит?!

– Ничего, – сказал Большой в трубку. – Послушайте, ведь можно придумать что-нибудь забавное! Пару смешных, «говорящих» фамилий: «А.Онегин и Б.Печорин», «В. Дубровский и Г. Березовский», «Д. Ульянов и Е.Ленин»…