Кодекс звезды
Шрифт:
Погодите, — скажет дотошный читатель. У вас там сейчас что? Октябрь 1920 года? А Севрский мирный договор, по которому зона черноморских проливов объявлялась демилитаризованной, был подписан, если мне не изменяет память, в августе 1920 года? Так о каком козыре вы тут говорите? Дорогой друг! Память тебе не изменяет. Просто отношение она имеет к другой истории, в нашей реальности не существующей. У вас там было как? Россия, заключив позорный Брестский мир, после окончания Первой мировой войны в числе победителей не числилась, и к раздаче слонов, понятно, допущена не была. На Парижской мирной конференции она (Россия) отсутствовала и никаких мирных договоров не подписывала. Другое дело тут, у нас. Россия вышла из Первой мировой войны в числе стран-победительниц. На Парижской конференции сидела с гордо поднятой головой и участвовала в подготовке и подписании всех мирных договоров. Так вот, дотошный ты наш, на октябрь 1920 года мирный договор с Турцией ещё
Но Кёрзон сотоварищи про то не знали, перестраховались, и выставили против нашей десятки более крупную карту, в виде уступок в Центральной Азии и Польше. Проливы мы, конечно сдали. — Если, разумеется, можно сдать то, чего не имеешь. — И даже не без выгоды для себя. Договорились, что станут они (проливы) демилитаризованной зоной системы ниппель. То есть страны Черноморского бассейна могут гонять через них свои военные корабли туда-сюда сколько угодно, а все остальные государства имеют право держать в Чёрном море не более двух военных кораблей одновременно, но и не более состава самого большого военно-морского флота, принадлежащего Черноморской державе, по совокупности.
Вторым вопросом повестки дня стал Туркестан. Виноградов сразу насел на Кёрзона. Мы, мол, под вас в вопросе о черноморских проливах прогнулись, теперь, господа, ваш черёд! Англичане поморщились, и стали жутко торговаться, хуже чем на восточном базаре. Но выторговали они себе немного. В главном мы настояли на своём. В пределах границ государства Российского подданные иностранных государств могут находиться лишь с согласия и под контролем нашим компетентных органов. То же касается Бухары и Хивы. «Как Бухары и Хивы? — попытались изобразить изумление англичане. Они ведь вроде как независимые государства…» – «Господа, — урезонил их Виноградов, — оставьте это «вроде как» на наше усмотрение». Лучше и не скажешь. Даже лорд Кёрзон это оценил, усмехнулся мрачно и закрыл вопрос в нашу пользу. И тут же открыл вопрос о Гиляне. «Теперь уж вы побойтесь бога, — сказал. — Поддерживая сепаратистов, вы нарушаете статус-кво в Персии». — «В Гиляне нет регулярных российских войск», — возразил Виноградов. «Зато полно азербайджанских добровольцев», — парировал Кёрзон. После недолгих препирательств сошлись на том, что российские власти надавят на закавказских товарищей, чтобы они отозвали добровольцев из Гиляни. «Ну и, наконец, «Красный ислам»… — начал Кёрзон. Но Виноградов перебил его самым решительным образом. «Простите, — сказал он, — но данный вопрос мы обсуждать категорически отказываемся. Церковь в России от государства отделена. Церковь не вмешивается в дела государства – государство не вмешивается в дела церкви. А ислам, в какие бы цвета он не был выкрашен – это церковь и есть. Так что давайте так: мы решаем вопросы взаимоотношения церкви и государства на своей территории, а на своей аналогичные вопросы решаете вы!» Англичане принялись скандалить, мол, «Красный ислам» может перекинуться из Туркестана в Персию и Афганистан, мол, пожар легче потушить, пока он не разгорелся. Ничего не знаем, стояли на своём мы. Это дела веры, и мы в них лезть не хотим. Короче – не договорились. Англичане надулись и попытались наказать нас при обсуждении польского вопроса, но мы им показали фронтовые сводки, и польский вопрос был урегулирован за считанные минуты. Расходились, в целом довольные друг другом, передав черновики соглашений в секретариат – им, бедолагам, всю ночь трудиться.
Перед тем, как отойти ко сну, собрались в номере Виноградова – я, Шеф и Павел – обсудить итоги дня. В какой-то момент Павел заметил:
— Кёрзон сильно огорчился из-за «Красного ислама». Может, нам его чем умаслить? Я имею в виду Энвер-пашу.
— Так вроде уже, — усмехнулся Шеф, — умаслили.
— Не понял… — Виноградов переводил взгляд с Шефа на меня.
— Да всё тут понятно, — решил порушить я интригу. — Как Кёрзон заикнулся про то, что неплохо бы Энвер-паше и вправду этот мир покинуть, я улучил минутку, дошёл до телефона и отдал соответствующие распоряжения.
— Прямо на глазах у англичан?! — ужаснулся Виноградов.
— А что тут такого? — пожал я плечами. — Фраза была закодированной, что они в ней поняли?
Ночь. Дождь. Хорошее время для воров и убийц. И для суицида, кстати, тоже…
Двое мужчин, подняв воротники пальто, быстро шли по каменному тротуару узенькой улочки одного из немецких городов. Остановились. Посмотрели на окна четвёртого этажа дома напротив. В окнах горел свет. Всё, как и договаривались. Мужчины перешли улицу, один из них легонько постучал в окно привратницкой
условным стуком. За залитым дождём стеклом почти сразу возникло чьё-то лицо. Исчезло. А через некоторое время отворилась дверь.— Проходите, господа, — мужчина, открывший дверь, говорил шёпотом, по-русски. Мужчины проскользнули за дверь, и втроём, подсвечивая путь фонариком, стали подниматься по крутой лестнице на четвёртый этаж.
— Осторожно, — предупредил привратник, — на этом марше третья ступенька сильно скрипит!
На четвёртом этаже остановились перед одной из дверей. Привратник приложил к замочной скважине магнит и осторожно повернул по часовой стрелке. Ключ, вставленный в скважину с той стороны двери, так же повернулся и встал бородкой вдоль отверстия. Привратник вынул из кармана дубликат ключа, и, постепенно вставляя в скважину, выдавил другой ключ наружу. Тот упал вниз на мягкий коврик. Привратник отпер замок, и, взявшись за ручку, толкнул дверь. Та чуть поддалась, но не открылась. Изнутри что-то мешало. Один из пришедших, тот, что подсвечивал фонариком, легонько коснулся плеча привратника, мол, в чём дело? Тот успокаивающе похлопал его по руке, приставил магнит к двери чуть выше замка, и, придавливая к филёнке, медленно потащил в сторону от косяка. С противоположной стороны двери, вслед за движением магнита, сдвинулся засов. Дверь отворилась. Мужчины быстро проникли в помещение. Привратник наклонился и выдернул из-под двери провод, который затем извлёк и из-под плинтуса. Провод заканчивался в выключателе, и командир группы догадался, что так привратник включил в комнате свет, уже после того, как жилец запер дверь и уснул. Трое убийц бесшумно подошли к кровати. Один вытащил пропитанный хлороформом платок и прижал к лицу спящего усача, остальные схватили того за руки и за ноги. Вскоре тело обмякло. Старший группы подошёл к столу и положил на него предсмертную записку. Бумага была выкрадена заранее, почерк подделан. Мужчина вернулся к кровати. В комнате потушили свет, раздвинули шторы и открыли окно. Спящего подняли и перенесли к окну, поставили вертикально, облокотив на подоконник. После этого все трое покинули комнату, спустились вниз. Двое вышли из дома, а привратник стал подниматься обратно на четвёртый этаж, тщательно вытирая за собой следы. В комнате он подошёл к окну, перекинул спящего через подоконник и быстро покинул комнату, заперев дверь с помощью ключа на замок и с помощью магнита на засов. Вернулся в привратницкую, где с облегчением перекрестился.
Его сообщники убедились, что выброшенный из окна Энвер-паша мёртв, и поспешили прочь. В соседнем переулке их ждала машина. Только начав движение, они позволили себе заговорить.
— Всё прошло прекрасно, господин полковник! — возбуждённо произнёс один.
— Да, господин капитан – подтвердил Зверев, — мы всё сделали чисто, не подкопаешься!
— Лишь бы Лемке не заподозрили, — продолжил капитан. — Он ведь совсем недавно устроился в этот пансионат привратником.
— Ну это навряд ли, — уверенно произнёс Зверев. — Не забывайте, он ведь по национальности немец.
Всё указывало на то, что произошло самоубийство. Предсмертная записка, написанная рукой погибшего, запертая не только на ключ, но и на засов комната. Наконец, отсутствие следов проникновения и борьбы, и следов насилия на теле покойника. А тут ещё и свидетель отыскался. Жилец из дома напротив, показал, что страдает энурезом и каждые два часа вынужден покидать постель. Так вот, он обратил внимание на то, что в доме напротив, на четвёртом этаже в эту ночь долго горел свет. Он ещё посочувствовал фрау Эльзе, что у неё такой проблемный жилец, который не желает экономить электричество.
— Вот видишь, — сказал один полицейский чин другому, — всё сходится. Долго не спал, всё никак не мог решиться. Потом написал предсмертную записку, потушил свет и выбросился из окна. Что тут тебя смущает?
— Пожалуй, ничего, — ответил другой полицейский чин. — Кроме личности погибшего.
— Это да, — согласился первый, — личность известная. Но, кажется, газеты писали, что этот турок в последнее время пребывал в глубокой депрессии?
— Я сам про это читал, — подтвердил второй.
— Ну так спрашиваю ещё раз: что тебя смущает?
— Уже ничего, — вздохнул второй, направился к выходу, посмотрел на ключ, лежащий на столике возле двери.
— Разве что…
— Что «разве что»? — чуть раздражённо спросил первый.
— Ключ. Он не оставил его в замочной скважине когда запер на ночь дверь, я всегда так делаю.
— А я всегда вынимаю и кладу на столик, ведь есть ещё и засов. Хватит. Пошли!
— Пошли… — согласился второй.
На следующий день встреча началась с того, что лорд Кёрзон протянул Виноградову бланк телефонограммы.
— Это мне предали утром из Лондона, — сказал он. — Прочтите и скажите, что вы по этому поводу думаете?
В телефонограмме говорилось о самоубийстве в Германии Энвер-паши.
Возвращая бланк, Виноградов слегка пожал плечами.
— Я думаю, что Господь прислушался к вашему совету.
Кёрзон промолчал. Но в этот день всё прошло без проволочек, и секретное соглашение между Россией и Великобританией было подписано.