Кофе и полынь

Она замирает, очарованная.

И Сэран – а это именно он – шепчет мне:

– Иди.

Я вспоминаю: всё сон, нет никакого болота – и змей, конечно, тоже нет. Спокойно перевожу дыхание, позволяя себе погрузиться в топь… и проваливаюсь насквозь, обратно в город.

Валх там же, на том же месте. Кажется, он был уверен в победе, а потому никуда не спешил. Край неба почти угас – осталась тонкая-тонкая багровая полоса, как кровавая рана. Монахиня с подсолнухом стоит на ступенях храма, обернувшись к востоку; в подземельях спускаются всё ниже, оскальзываясь на камнях, Эллис и Мэдди. Она несёт лампу, держит её высоко над головой, он тащит сумку, в которой булькает бутыль с горючим, а за ними следует, приплясывая, мёртвая злая девочка в мальчишеской одежде. Лотта Марсден; теперь я её узнала, да. Она зло, убийца, демон… но Эллиса любит, и ей нравится упрямство и честность Мадлен. Мне чуть спокойнее знать, что у них есть защитница, но всё же… всё же Валх не должен их заметить.

И потому я смотрю на него, не отводя взгляда, и громко говорю:

– Иди ко мне!

Валх вздрагивает, но затем быстро проводит перед собой рукой, точно обрубая собственную тень невидимым ножом, и остаётся на месте. И тогда я оборачиваюсь к своей свите, к тем, кто пришёл со мной, и прошу:

– Приведите его ко мне.

…и тогда, кажется, впервые становится страшно ему.

Моя свита маленькая. До войска Ллойда мне далеко, да и не рыцари эти люди… Но они настойчивы – и рады, что у них есть цель, что их видят, слушают и просят о чём-то, совсем как живых.

Мертвецы устремляются к Валху – тени, силуэты, приливная волна.

Он отступает на шаг, на два, на три. Его хватают за одежду, тянут, рвут в клочья зелёный камзол. И я не теряю времени – иду к ним, быстрее и быстрее, потому что знаю: если сейчас схватить Валха и отдать ему приказ, глядя в глаза, он подчинится.

Даже могущественный колдун слабеет, когда он испуган.

Ах, если бы всё было так просто!

– Ты! – выкрикивает он и делает что-то, какой-то странный сложный жест…

И исчезает.

Мертвецы рвут на части куклу из ивовых прутьев – то, что осталось вместо него него, а затем приносят эти прутья ко мне и, счастливые, исчезают. На секунду я даже забываю о сражении, потому что посветлевшие, спокойные лица, обращённые ко мне, гораздо важнее. Но потом слышу грохот, гром – и, обернувшись, вижу задравшуюся к небу колоссальную волну из мусора, ошмётков, из грязи и разбитых камней, из костей, нечистот и ошмётков ткани. Всё самое отвратительное в Бромли, чёрная его суть…

…и оно уже захлёстывает мой дом.

– Нет! – выкрикиваю – и срываюсь с места. – Нет, нет, нет!

Меняю сон, подстраиваю его на бегу – и всё же не могу оказаться там мгновенно. А отвратительная грязная волна, которая накатывает на особняк, увы, не часть сна, это нечто иное, просто так я вижу это здесь.

Проклятие? Порча?

То, что ещё осталось от чар Лайзо, тёплый золотистый свет, вспыхивает в последний раз, отражая удар. Затем сияние угасает. А бурлящая мерзость отползает, как жирная змея, и готовится к атаке снова. Поднимается, раздувая клобук-капюшон…

Джул не появляется мистическим образом – он просто выходит на порог через парадную дверь, и этого достаточно.

Вспыхивает пламя.

О, это не добрый огонь в очаге, который помогает приготовить пищу, и не трепещущий огонёк свечи, разгоняющий мрак. Пожар; катастрофа; погибель. Зловещие багровые языки извиваются, гудят – и это всё Джул. Как же он страшен! Волосы у него стоят дыбом, глаза пылают, пальцы скрючены…

Не человек – исчадие бездны.

– Нет, – говорит он спокойно, глядя чёрную волну и протягивает руку. – Нельзя.

Пламя перекидывается на эту отвратительную черноту и сжирает, не оставляя даже пепла. Джул отряхивает ладони, как от налипшей грязи, и садится на порог.

Значит, врагу здесь больше не пройти.

Валх где-то рядом, совершенно точно рядом. Но его не видно. Прячется; тянет время, понимая, что если вернётся Абени, то сила снова будет на его стороне. Я изменяю сон, подсвечиваю его так и так; дома то становятся прозрачными, то обращаются в картонные фигурки, но Валха нет. А мне нужно найти его, нельзя позволить ему проснуться и понять, что Мэдди и Эллис спустились глубоко в пещеры и близки уже к цели.

Если он заметит, то всё пропало.

– Где же ты… – шепчу, разворачивая сон, как головоломку, и сворачивая вновь. – Где же ты…

– Там, – отвечают вдруг мне, и из-за куста бузины, сейчас уже полысевшего и весьма жалкого, выступает Мэтью Рэндалл. У него лисьи уши, лисий хвост и серый костюм в тонкую коричневую клетку. – Глазами, конечно, не углядеть, но слишком уж знакомо несёт мертвечиной из-под Эйвонского Горба.

Я оборачиваюсь к мосту – и действительно замечаю знакомый силуэт, размытый, как дым.

– Попался!

Мы с Мэтью переглядываемся; он подмигивает.

– Обычно по осени охотятся на лис, – говорит он заговорщически. – Неплохо, когда происходит наоборот!

Валх чувствует, что всё изменилось, что теперь он – добыча; срывается и бежит.

Ха!

Меня переполняет какое-то жгучее, выстраданное, почти злое торжество: теперь не я бегу, не я прячусь. Всё было не зря – каждый шаг через силу, каждый раз, когда я могла бы опустить руки, отчаяться и сдаться на милость судьбы – и не сдалась.

Валх бежит.

Но куда он денется? Ему ведь не отойти далеко от собственного гроба. И только остаётся, что петлять, подобно зайцу, и ждать, когда Абени освободится. Но пока Абени нет. Есть я – и это мой сон…

Будь тут леди Милдред, наверное, она бы раскурила трубку.

Я беру чашку кофе – белый фарфор, облако сливок, тонкий полынный привкус в каждом глотке – и неспешно иду по следам Валха.

Короткий путь разворачивается передо мной, словно катится впереди волшебный клубок.

Валх бежит, чтобы спрятаться в Смоки Халлоу, но туда ему ходу нет – там гипси устроили праздник, разожгли на улицах костры, и кипит в котлах пряное вино с яблоками, а Зельда кидает в огонь связки трав и приговаривает:

– Злу сюда хода нет… злу сюда хода нет…

Он пытается проскользнуть в парк, но старые дубы предают его – смыкают ветки, не дают пройти, и травинки режут, как острые ножи, а на опушке кружится и хохочет Финола Дилейни – Фэй О’Ши, и кричит:

– Тебе сюда хода нет! Хода нет!