Кофе на троих (сборник)

– Ерунда… Чего придумала, малыш? Все не так. Очень нравишься.

– Это ты так думаешь или она сказала?

– Конечно, она, но и сам я не слепой. Слушай, пойду пса прогуляю. Я через десять минут назад, а ты собирайся пока, не завязни у зеркала.

«Причипурись», – подумал и решил, что это не переведет, не справится, не «лапушка». «Вообще не факт, что такое слово существует… Официально, так сказать». Голова еще была не очень «уверенной» и на все запросы откликалась расплывчатым: «Ну типа…»

«Врешь ты, мой разлюбезный, как конь деревянный», – составила свое мнение об услышанном Эва. Не о прогулке Олега с собакой, понятное дело, а о Зое, ее симпатиях к ней, Эве, и о том, что она Олегу о них сказала. «А почему тебе в это не верится? Потому что… сама знаешь почему». Думала Эва сейчас на английском, ее втором родном языке, но странноватая фраза о деревянном коне прозвучала в ее мозгу на самом что ни на есть родном – испанском, потому что ни в каком другом языке она существовать не могла.

Про лживого деревянного коня обожал пошутить Эвин отец. В детстве они с отцом часто баловались простенькой игрой-угадайкой «А что сейчас у меня в кармане?» Эва, в чьем кармашке, как правило, скрывалась утаенная от мамы и строгой француженки-воспитательницы конфета, обычно подкрадывалась к отцу и задорно выкрикивала свой вопрос. Ответ всегда был ясен, но игра есть игра, и отец охотно своей любимице поддавался, а Эва без удержу хохотала над его фантастическими предположениями…

– Мышь! Что, нет? А вот мы проверим сейчас… Как запустим в карман кота… Эй! Несите мне сюда мистера Джона! Нет? Ну тогда гном. Я ведь слышу, как он шепчет тебе: «Эва, не выдавай меня, кроме тебя никто из людей не должен видеть гномов…»

Когда отец, утомившись игрой, все же брал над ней верх, Эва, насмеявшаяся до слез, принималась выкручиваться, никак не желала сдаваться на милость:

– Вот и нет! Вот и нет! Там, папочка любимый, то, чего ты никогда в жизни не угадаешь! И не старайся!

А он ей в ответ:

– Врешь ты, родная, как конь деревянный!

Однажды после обеда, пока отец сладко посапывал на канапе в кабинете, бессознательно опустив на лицо недочитанную газету (в Америке, в Сан-Франциско, куда семья перебралась с рождением Эвы, он не оставил привычку южанина вздремнуть после обеда), Эва стянула из его пиджака ключик на золотой цепочке и спрятала в карман своего фартука. Но уже часом позже – увы и ах! – едва не рыдала с досады, когда он с первой попытки угодил прямо в точку…

– Так нечестно, нечестно! Ты все подсмотрел! Ты, папочка, жульничал!

И ведь была совершенно уверена, что отец близко не подходил к пиджаку. Собственноручно вынула из пиджака телефон и подала отцу, когда так некстати раздался звонок, разбудивший хозяина дома. Другого объяснения фантастической родительской догадливости, кроме как притворный сон и подглядывание из-под газеты, у девочки не было, недаром прозорливость считается привилегией возраста. Да и как было ребенку додуматься самому, что и в самовольно взятом ключе, и в портмоне из крокодиловой кожи, равно как и во всех отцовских наручных часах, брелоках, каждой паре его обуви и даже в швах нижнего белья спрятаны миниатюрные передатчики, непрерывно, днем и ночью, пеленгуемые охраной. Суровые дядьки в строгих костюмах и разношенных башмаках всегда оказывали Эве скупые и не очень умелые знаки внимания, но как бы далеко ни простирались их чувства к ребенку, преданность отцу была вне конкуренции.

Отец к его чести почти тут же нашелся («Вот же выпалил, не проснувшись как следует, madre mia!») и сослался на сон, в котором добрая фея подсказала ему содержимое дочкиного карманчика.

– А разве встречаются добрые феи, которые против маленьких девочек?

– Конечно же нет, но есть феи, которые так любят маленьких девочек, что подсказывают их папам во сне, где те напроказничали. Правда, при этом заставляют пап клясться, что те не будут наказывать маленьких девочек, даже если те заслуживают порядочной взбучки.

– А я заслуживаю?

– Но я же дал фее слово?

– Прости, папочка, но мне так хотелось победить. Я, честное слово, больше никогда-никогда в жизни так не буду.

Понятное дело, никто не спешил раскрывать девчушке секреты тайного наблюдения, сделавшие бы честь самым продвинутым параноикам. И в последнюю очередь потому, что пришлось бы перед ней повиниться и рассказать, что в ее, Эвиных, личных вещах, как собственно и в одежде, и в обуви, и в аксессуарах… да и бог знает в чем еще всех без исключения домочадцев и их прислуги, такой чудо-техники тоже хоть отбавляй. Эву в ее нежном возрасте вся эта шпиономания нисколечко бы не заинтересовала, куда более интригующая история произошла с ее кошкой – та толстела, толстела, а потом неожиданно в кошачьей корзине поселились восемь маленьких и смешных котят…

Родня приняла бы весть о присмотре за ними скорее всего с пониманием, если не за заботу. Во-первых, вряд ли ожидали чего-то иного. Во-вторых, большие деньги во все времена обязывали к осторожности, а деньги у отца Эвы и в самом деле были серьезные. В-третьих, на деньги отца Эвы вся родня и жила. Так что, если кого и смутило бы «вмешательство в частную жизнь», «смущенные» громче других выражали бы благодарность. Обслуга? Та, пока ей исправно платили, ко всему относилась как к должному, то есть с пониманием, то есть безразлично.

А вот маму Эвы новость точно ошеломила бы. До такой степени, что могла бы женщина сгоряча в петлю влезть, пока не подоспели с услужливой «помощью» мужнины «псы». А может, рванула бы наутек, не имея ни единого шанса и зная об этом, но все же с надеждой… Потому что это так по-людски! Или, еще вариант: попыталась бы убедить мужа в том, что кругом завистники, враги и обман – «Да прозрей же ты наконец, жалкий слепец!» Так по-женски… Кто знает, что взбрело бы на ум поддавшейся панике женщине, а по-другому и быть не могло, прознай она вдруг, что муж, оказывается, в курсе ее… проделок? Трудно подобрать более неподходящее слово, но именно муж даже про себя в угоду обожаемой очаровательной женщине назвал весьма впечатляющую коллекцию ее тайных романов… «проделками».

Отец Эвы всё обо всём давно знал. И до свадьбы знал, как всё сложится, не питал насчет суженой никаких иллюзий. Не мальчик, мужчина с опытом и тремя браками за спиной, увы, так сложилось, бездетными. Сокрушительная статистика убедила отца Эвы в том, что это он виноват в отсутствии потомства, хотя доктора и настаивали, что все не так безнадежно. «Продажные… – уверял себя. – Этим гиенам лишь бы счета выставлять за лечение. Потом скажут: практика гарантирует излечение в девяносто восьми случаях из ста, но ваша история, к сожалению, попадает в оставшиеся два. Простите». Да и пути лечения предлагались категорически неприемлемые. Что значит бросить пить, ну и… все остальное, хотя бы на время примиряющее с действительностью? А жить как прикажете? Он даже тест на ДНК, когда родилась Эва, втайне устроил и… простил жену за всё, что знал, и за то, что еще предстояло узнать, – тоже. Наперед простил. В конце концов, старше ее вдвое, к выпивке ну о-очень неравнодушен, потом травки, порошки… И вообще не орел… известно где. Уже и с подспорьем из аптек… всё равно не орел, так – воробышек. И воробышек – так себе… «Пусть гуляет, – рассудил нетривиально. – Но с одним условием – не на глазах». То есть за пределами его дружеского и делового круга. О принятом решении, как и об ограничении, никто ничего не знал, точно не жена, возможно, охрана догадывалась, но их не для дедукции нанимали, так что прикидывались тупыми. Сам же соблюдение условия ревностно контролировал. Выходило похожим на странную игру, в которой о правилах осведомлен лишь один участник, второй даже не догадывается, что он в игре, и еще на айкью тест.

Родом мать Эвы была из черногорской деревни, пробивалась по жизни сама и пробилась – блестящая партия стала вершиной весьма непростого пути, то есть женщину отличали не единственно красота и расчет, но и сообразительность, сметливость. Ее адюльтеры не были ни безрассудны ни беспорядочны, к тому же весьма разумно устроены с точки зрения географии, чтобы не примелькаться на местах встреч и вызвать ненужные кривотолки, а любовники рекрутировались исключительно из среднего класса. Тем более что «класс» в той дисциплине, ради которой все и затевалось, средний класс демонстрировал куда более впечатляющий. Не чета изнеженным нарциссам из высшего света, не говоря уже о богатых старпёрах из мужнина окружения – относительно неплохо изученный до замужества тип, так она, собственно, и Эвиного отца повстречала, после замужества отнесенный к территории, на которой охота запрещена, да и «земли» эти оказались населены сплошным неликвидом. «У нас у самих теперь дома такой имеется», – говорила себе, если нынче кто-нибудь из приятелей мужа подкатывался по старой-то памяти. Воздыхателям улыбалась обворожительно и обещала познакомить в ближайшее время с какой-нибудь незамужней приятельницей, чем заслужила в глазах мужчин репутацию верной жены, то есть чертовски притягательной дуры, а в сообществе пожилых, умудренных опытом и, как следствие, подозрительных жен – дамочки себе на уме, доверять которой явно не следует.