Когда гремели пушки
Шрифт:
Светлой памяти Игоря Климова, ленинградца…
Шереметьевский парк когда-то тянулся от больницы Фореля к югу до полотна Балтийской железной дороги.
Сейчас этого парка не существует, а в январе 1942 года на южной его окраине еще стояли изуродованные осколками и пробитые пулями сосны. Между ними ютились землянки командного пункта четвертого дивизиона противотанкового артиллерийского полка. Все-таки немцам из Старо-Панова и Урицка не было видно, что происходит
Сюда старшины подвозили на саночках продукты и дожидались наступления темноты, чтобы двинуться дальше, к своим батареям: здесь проходили небольшими группами пополнения в пехоту и делали свой последний привал перед выходом на открытую простреливаемую местность, собирались перед ночным поиском ребята из дивизионной разведки.
Поэтому в землянках КП всегда было людно, пересказывались последние известия местного значения, обсуждались сводки Информбюро, говорили о куреве (его не было), проверялось оружие, надевались маскировочные халаты.
— Ну, — командир неторопливо обводил взглядом своих солдат, — встали!
Однажды пришло пополнение и к нам. Четырнадцать артиллеристов, уже побывавших в госпиталях.
Старшим команды пополнения был сержант Игорь К. Из памяти выветрилась его фамилия. Не то Кривцов, не то Кравцов, а может быть, Климов. Так уж случилось, что запомнилась не фамилия, а имя.
Сержант Игорь Климов выглядел слишком молодо. Нет, по документам все было в порядке. Но, вспоминая теперь его светлое лицо с огромными от худобы серыми глазами, открытый, то чуть удивленный, то задумчивый взгляд, я не могу освободиться от мысли, что мать, глядя на него, сказала бы с нежностью: «Еще мальчик!» — и тут же подумала бы с гордостью: «Нет, уже мужчина!»
Тогда я не думал об этом. Стараясь не поддаваться возникшему сразу чувству симпатии к Игорю, я беспокоился: каково-то ему будет командовать орудийным расчетом? Ведь большинство подчиненных старше его по крайней мере лет на десять. Вот белорус Иван Дзюба, могучий, медлительный человек. Как Игорь Климов научит его двигаться у орудия молниеносно? Ведь в противотанковой артиллерии как нигде нужна быстрота. Вот ленинградский слесарь Устинов. Он служил раньше в артиллерии большой мощности и сейчас не скрывает презрения к нашим сорокапяткам. Кто заставит его уважать наши орудия, если он называет их «хлопушками»? Как вдохнуть уверенность в бывшего парикмахера Трубникова, когда видно, что в мыслях он, наверное, уже не один раз похоронил сам себя?
Распределяя пополнение по расчетам, я знал, что столкнусь с просьбами не разлучать, отправить вместе. Солдатская дружба возникает зачастую случайно, но держится крепко. Соседи по госпитальным койкам — друзья; в запасном полку в ночь перед отправкой на фронт жизнь свою друг другу рассказали — товарищи. Земляки не хотят разлучаться уже потому, что только им ведомы те леса и поля, где прошло их детство.
Эта дружба еще пройдет проверку огнем, но на проверку друзья хотят идти вместе. Понятно…
К моему удивлению, большинство бойцов просилось в расчет Игоря Климова, я же мог послать к нему лишь двоих…
Оставшееся до сумерек время бойцы пополнения провели, сбившись в тесную кучку. Оттуда долетали обрывки слов прощанья, изредка негромкий смех. Видно было, что смеются лишь тогда, когда говорит Игорь.
Улыбка, что ли, уж очень шла ему, душа ли у него была очень щедрая на шутку. Даже пожилые солдаты смотрели ему в рот, ждали, что он скажет. Бывают ведь такие случаи в жизни, когда доброе слово голодному человеку
нужно не меньше, чем краюха хлеба.Игорь был назначен командиром орудия в третью батарею. Оно стояло на огневой точке напротив Старо-Панова, за «Лощиной смерти». Так называли тогда овраг, который и сейчас можно видеть, подъезжая на электричке к станции Лигово.
Те, кто попал к нему в расчет, были довольны.
Я жил в землянке вместе с арттехником дивизиона Ваней Филипповым. Время от времени Ваня по ночам обходил огневые точки, измерял количество тормозной жидкости в противооткатных устройствах орудий, осматривал личное оружие, боеприпасы. Я часто сопровождал его в этих обходах. В то время офицерам еще не полагалось ординарцев, лишних людей не было. А был приказ: в одиночку по переднему краю не ходить. Филиппов тоже ходил со мной, когда два-три раза в неделю нужно было проверять боевую готовность расчетов или когда я дежурил на передовом НП, засекая пулеметные точки противника.
Отправлялись мы вечером, дождавшись, когда придет из штаба полка письмоноша Томилин. Томилин — связист. По ночам он вместе с другими исправлял повреждения на линиях связи, а днем ходил в Автово за приказами и распоряжениями, а главное, за письмами. Воспитанник детского дома, он был одинок и сам писем не получал, но радовался, когда получали другие. Вручив треугольничек из клетчатой или полосатой ученической бумаги, он стоял рядом деликатно, никогда не пытался заглянуть в письмо. Только следил за выражением лица читающего и говорил уважительно: «Пишут… Эх, молодцы!»
Или тихонько отступал в сторону: и это значило, что в письме было для солдата что-нибудь нерадостное.
Приходил Томилин, мы брали у него письма для расчета, надевали белые маскхалаты, проверяли свои ППД: не загустела ли смазка, свободно ли ходит затвор — и вылезали на мороз.
Снег скрипел под ногами. Сзади тревожно спал город, а впереди лежал привычно освещенный передний край. Немцы всю ночь пускали ракеты. Боялись темноты.
От одного до другого орудия было метров шестьсот — восемьсот, но мы шли полчаса, час, а иногда еще дольше. Взлетает с шипеньем над головой ракета, и наши тени появляются на снегу… Немецкий снайпер заставляет нас ложиться. Пули со свистом сверлят снег именно там, где были наши тени. Ракета начинает падать и меркнуть. Мы вскакиваем и бежим вперед. Опять ракета… Ложись!..
Наконец впереди, над совсем незаметным снежным холмиком, вьется серый, видимый только вблизи дымок. Еще несколько шагов, прыжок через снежный бруствер — и мы на огневой позиции. Вот стоит выкрашенное в белую краску орудие в боевой готовности. Ствол его чуть выглядывает над бруствером. Открыты два ящика снарядов: в одном — бронебойные, в другом — осколочные с трубкой, установленной на картечь. Ровик и в снегу для боеприпасов, ровик и для укрытия людей, часовой, который давно нас видел и узнал и теперь только для порядка спрашивает условный пропуск.
Три крутые ступеньки вниз, толкаем дверь и попадаем в тепло и копоть землянки.
Все вместе это называется огневой точкой, а в землянке живет орудийный расчет. Шесть, пять, четыре или даже три человека, в зависимости от потерь и срока пополнения. Направо в самодельной пирамиде — винтовки, на полочке над ними — противотанковые гранаты. Налево — самодельная печка. Она топится — варят «супчик». При нашем появлении все встают, сгибаясь под низким потолком. Сержант докладывает.
Ну какие тут формальности! Я поскорее командую «вольно» и раздаю письма, если они есть.