Когда идет поезд

– Нет, мамаша. Вот уж приеду, дома.

– Это хорошо: не извертелся, значит. А то ведь как ионе: какую ни цацу, лишь бы со стороны. А что у самих золото - того не видят. Чего ж ты, в деревне останешься либо подашься куда?

– Зачем, мамаша? У нас земля добрая, сады, пшеница - все родит. Сам я моторист, тракторист - только подавай, во как соскучился!

Моряк показывал большие грубоватые ладони, еле сдерживаемый голос прорывался, и тогда человек в голубой пижаме переставал шуршать газетой; моряк, спохватившись, переходил на шепот.

– Море - это служба, а земля - жизнь!

– Верно, сынок, верно, - довольно поддакивала старая, чему-то удивляясь и радуясь.

– Надо за землю держаться, надо. Все от нее!

Пижама наверху издала какой-то неопределенный звук; зоркие глаза старушки скользнули поверху, словно по пустому месту, и снова остановились на чистом и добром лице парня.

– Мои-то уж отбились, в инженеры вышли. А по мне и пононе лучше деревни нет.

За окном побежали огни какой-то станции, вагон качнуло. Женщина, баюкавшая ребенка, поднялась, привычным движением руки поправила короткие светлые волосы, одернула на круглых коленях сиреневый халатик; большие серые глаза ее сонно улыбались.

– Можно громче, теперь его и пушкой не разбудишь.

– Вздремнули, Асенька?
– проворно свесилась сверху голубая пижама.

– Немножко.

– А сама вон тоже шепотишь, - заметила старушка.

– Это уж по привычке, - засмеялась Ася; голос у нее был грудной, с легкой, после сна, хрипотцой, и его тембр как-то полно вязался со всем ее обликом. Взглянула на золотые часики и, позевывая, пришлепывая ладонью но свежим, чуть припухшим губам, спросила: - Когда ж в Сызрани будем?

– Часа через два, видимо, Асенька, - отозвался сверху пассажир, причесываясь.

Не принимая, как новенький, участия в разговоре, моряк быстро поднялся.

– Сейчас узнаю.

Ася не успела его остановить, как он уже выскочил в коридор.

А когда минут через пять вернулся, неся в бумажке пяток крупных соленых огурцов, товарищ в пижаме сидел уже внизу, рядом с Асей, и, блестя квадратными стеклами очков, сочувственно выговаривал:

– Отчаянная вы головушка! Ну разве можно в такую доиогу - одной, с ребенком!

– В Сызрани через час тридцать, - доложил моряк, одновременно протягивая огурцы.
– Вот, угощайтесь, пожалуйста.

– На ночь?
– двойной подбородок человека в очках колыхнулся.
– Ну что вы!

– А я съем, хочется соленого.
– Ася взяла темный ядреный огурец, большие серые глаза благодарно глянули на порозовевшего от удовольствия моряка.
– Спасибо.

– Ну, было бы за что! Маманя, а вы?

– Давай, и я, пожалуй, пососу, - засмеялась старушка.

Некоторое время в купе слышалось только дружное похрустывание; обладатель голубой пижамы снисходительно пояснил:

– Вообще-то соленое на ночь не рекомендуется. Особенно - если нездорова печень.

– У меня здоровая, - улыбалась Ася.

– Будет те, мил человек!
– махала рукой старушка.
– Чтоб от огурца да вред какой, - вот уж никому не повепю!..

Моряк с аппетитом грыз огурцы, показывая сахарные зубы, поглядывал на разглагольствующего лысоватого человека в очках, явно обращающегося только к Асе, и молча усмехался.

Тот поднялся на лесенку, покопался в коричневом саквояже и раскрыл перед Асей коробку конфет.

– Не угодно ли после кислого?

– Спасибо, - Ася покачала головой.
– После кислого как раз и не хочется.

– Тогда малышу, - настаивал он, продолжая на весу держать коробку.

– Детям до трех лет шоколад не рекомендуется, вы должны знать, улыбнулась Ася.
– Вы не врач? Правда, правда, - вы на врача похожи.

– Польщен, но - увы! Если всерьез рекомендоваться, я всего-навсего заместитель директора одного весьма уважаемого завода.
– Стекла его очков, не задерживаясь, покосились в сторону бабки и моряка.
– Прошу, товарищи.

– Меня уж, батюшка, уволь, - отказалась старушка.
– Зубы поберегаю.

– А вы?

Моряк поколебался и, раздвинув крупными смуглыми пальцами бумажные кружева, вынул фигурную штуковинку.

– Правильно: по-морскому, - без всякого энтузиазма одобрил заместитель директора; помедлив, он сам взял конфету, вкусно зачмокал.

Незаметно отодвинувшись от слишком близко подсевшего соседа, Ася склонилась над ребенком, и, когда снова выпрямилась, глаза ее, еще секунду назад улыбающиеся, полны были огорчения.

– Только разоспался, и опять скоро будить. Замучила я его на этих пересадках.

– Чего уж хорошего, - поддакнула старушка, снова принимаясь за вязание.
– Дорога. Издалека, стал быть, едешь?

– С севера, бабушка.

– Ох ты, откуда!
– изумилась старая.
– Холодно там?

– Плохо!
– с тоской вырвалось у Аси, верхняя, чуть выдавшаяся губка ее задрожала.
– Ох как плохо, бабушка!

Моряк кашлянул, собираясь, похож, вступиться за север, но его опередил уверенный голос заместителя директора:

– Боже мой, да разве это место для молодой интеллигентной женщины? Нет, нет. Вы что - после института попали?

– Hет, с мужем, - легкая тень неуловимо прошла по лицу женщины.
– Он военный, летчик. Жили раньше в Белоруссии, а потом знаете как: послали, и все.

– Надо было возражать, не соглашаться!
– квадратные очки заместителя директора энергично поблескивали.
– Зачем же губить лучшую пору жизни?

– Служба!
– коротко и решительно вмешался наконец моряк, вложив в одно слово весь смысл, который понятен любому военному.

– Для таких условий в армии, вероятно, есть более подходящие люди: без детей!
– резко возразил заместитель директора.

Моряк только сейчас, по-видимому, вспомнил о спящем малыше, смолчал: довод был существенным.

На этот раз и старушка решительно приняла сторону толстяка в пижаме.

– К дитю, чай, и снизойти можно. Какая бы там ни служба.

– Говорила я мужу, - горько вздохнула Ася.
– Не слушает: место офицера там, куда его пошлют!

– Вот это чистейший эгоизм!
– жестко определил заместитель директора, уши у него от негодования порозовели.

– Приехали мы туда, - устало рассказывала Ася, - тоска взяла. Глазу остановиться не на чем. Две сопки, между ними шесть каменных домов, аэродром, и все. А дальше - степь, тундра... Летом еще так-сяк, терпимо, походить можно. А зимой - невмоготу. Пурга, бураны, зароемся, как кроты, и сидим. Воет. И солнце выглянет - тоже не радует. Слепит, взглянуть нельзя. А все мертвое, ледяное... Кино - раз в неделю, по гостям ходить скука, а тут муж улетит, сидишь и думаешь: вернется ли?