Когда исчезает страх

Когда до камышей осталось не более десяти метров, Кочеванов вдруг увидел в кустах гитлеровца. Тот, размахивая пистолетом, что-то кричал ему. Поворачивать назад было поздно, да и не хватило бы сил переплыть на другой берег. Кирилл сделал вид, что не слышит и не замечает стоявшего на берегу, несколько изменил направление и достиг камышей. Там, коснувшись грунта руками, он поднялся, тяжело волоча ноги, выбрался на пологий берег и свалился у большого валуна.

Наступило какое-то странное забытье: Кирилл слышал, как, грохоча и завывая, носились вверху самолеты, и в то же время не мог распоряжаться собой. У него не было сил поднять голову, пошевелить рукой.

Сознание, кроме шума воздушного боя, воспринимало еще какой-то ноющий звук, вызывавший щемящее чувство наступившей беды.

«В плен живым не дамся, — думал Кирилл. — Но как дотянусь до пистолета? Пальцы совсем не слушаются».

Немец, словно проникнув в его мысли, грузно сел на ноги Кириллу, двумя рывками загнул его отяжелевшие руки за спину и начал связывать чем-то жестким.

«Надо сбросить фрица!» Кирилл попробовал подняться на колени, но от удара по голове ткнулся лицом в песок… земля под ним заколыхалась и поплыла во мглу…

Кочеванова пробудил горячий вихрь, дохнувший в лицо. Первые секунды Кирилл не понимал: что случилось? Почему он лежит здесь? Но, увидев рядом настороженное и вытянутое лицо немца, прижимавшегося к валуну, мгновенно все вспомнил.

«Наверное, наш самолет пролетел, — догадался он. — Как же дать знать о себе? Сверху нас обоих не видно, мы скрыты тенью валуна».

Он попытался выкатиться на открытое место, но немец задержал его и погрозил пальцем.

Некоторое время они оба вслушивались в гудение удалявшихся самолетов. Когда шум моторов стих, гитлеровец вытащил из кармана немецко-русский разговорник, хмуря лоб, принялся листать его. Глаза у него были водянисто-голубые, ресницы светлые, а кожа на лице и шее — розово-белая, какая бывает у рыжих. Найдя нужные фразы, он сказал:

— Сдавайтесь… плен… прекращайт сопротивление.

Кирилл почувствовал холод мокрой одежды. Его трясло, болела голова.

— Развяжи руки, — сказал он. — Мне нужно высушить одежду.

Немец его не понимал. Он листал книжицу и не находил похожих по звучанию фраз.

— Хенде либерте, — соединив немецкое слово с французским, пытался объяснить Кирилл. — Фрост, — добавил он, вспомнив, что так на уроках немецкого языка звучало слово «стужа». — Я промок. — При этом он показал, как у него дрожит от холода челюсть.

Немец, видимо, понял его, потому что вытащил плоскую флягу, обшитую шинельным сукном, и дал из нее глотнуть.

Это был почти неразведенный спирт. От него перехватило дыхание, и тут же приятная теплота разлилась по всему телу, унимая дрожь.

Кирилл повернулся к гитлеровцу спиной, чтобы тот до конца выполнил его просьбу. Но гитлеровец замотал головой, — нейн, только глупец это сделает. Зачем ему рисковать головой? Они же враги. Он готов еще дать глоток спирту. И пора уходить отсюда.

Немец вытащил из планшета карту и карандашом показал, что ему нужно попасть в расположение своих войск. Он был уверен, что русский летчик хорошо знает местность и будет у него проводником.

Кирилл еще раз повернулся спиной и повторил:

— Хенде либерте!

Немец вытащил пистолет и, ткнув им в спину Кочеванова, сердито скомандовал:

— Лос… Лос! [4]

Кирилл не подчинялся. Он уселся на землю и показал свои ноги, с которых сползли мокрые носки. Это гитлеровца озадачило. Без обуви русский, конечно, не выведет его из дикой тундры. Как же быть?

4

Марш… Марш!

— О! — воскликнул немец после некоторого раздумья и жестами показал, что сейчас все будет устроено.

Связав поясным ремнем ноги Кирилла, он что-то буркнул и ушел вдоль озера.

Кирилл мучительно думал: «Если не поведу его — пристрелит. Зачем немцу обуза? Лучше сделать вид, что подчиняюсь, и уловить момент, когда можно будет пристукнуть или разоружить. У него, видно, и мой «ТТ». Что у меня с головой: рана, ушиб? Если рана — плохо дело. Надо обязательно обсохнуть. Куда он пошел? Нет ли там другого фрица? С двумя трудней будет справиться…»

Вдали послышался выстрел, за ним — другой. Минут через пятнадцать гитлеровец вернулся. В одной руке у него был ранец с аварийным пайком, в другой — пара поношенных сапог, похожих на бурки: головка кожаная, голенища войлочные.

Сев перед Кириллом на корточки, он развязал ремень на его ногах, брезгливо сдернул со ступней мокрые, выпачканные в тине носки и начал натягивать на правую ногу пленного сапог. Сапог не лез, нога застревала в голенище.

— Ноги сырые, разбухли, — сказал Кирилл. — Нужно портянки.

Немец не понимал его. Приложив подошву сапога к ступне Кирилла, он убедился, что обувь подходит, она даже больше нужного размера, но все его попытки натянуть сапоги на разбухшие ноги пленного ни к чему не привели.

Вспотев от усилий, гитлеровец в досаде уселся рядом и закурил. Он раздумывал, как быть дальше. Кирилл подсказал ему:

— Хенде либерте.

Гитлеровец вскинул настороженно глаза: «Не хитришь ли ты, русский?»

Все же иного выхода у него не было, — руки следовало развязать, иначе проводник свалится на полпути. Как тогда выберешься из этой глуши? Решившись, гитлеровец вновь вытащил пистолет и жестами дал понять: если пленник позволит себе хоть одно лишнее движение — получит в лоб пулю.

— Тотен… убиваль, — пояснил он.

— Не грозись, — ответил Кирилл, — знаю, чего от тебя ждать. Будь спокоен. Битте.

Видя, что пленник выражает покорность, немец повернул его к себе спиной и долго возился с путами, уже впившимися в распухшие руки. Наконец, он отскочил в сторону и предупреждающе поднял пистолет.

Кирилл почувствовал, как свалились путы, но руки у него оставались согнутыми, сами они не разгибались. Нужно было сильно встряхнуться, только после этого кисти опустились и пальцы коснулись земли. Они так онемели, что почти ничего не ощущали.

Кирилл с трудом уложил левую руку на колено и ладонью правой начал растирать синеватые скрюченные пальцы. Немец, продолжая стоять в стороне, настороженно наблюдал за ним.

Пальцы постепенно выпрямлялись, и вскоре Кирилл ощутил покалывание. Он потрогал голову, нащупал шишку. «Видно, рукояткой пистолета ударил, — подумал он. — А фриц не из храбрых, и лицо безвольное. Попробую выжать воду. Что он мне сделает? Ему нужен спутник».

Немец, видя, что русский начал раздеваться, замахал руками, но тот не слушал его и упрямо продолжал свое дело: сбросив с себя все, начал выжимать воду из майки, йотом из трусов, гимнастерки, брюк, меховой безрукавки…