Когда мертвые оживут

— Я пойду с тобой. Ты ведь именно поэтому пришла? Потому что я тоже мертва?

Бетани снова покачала головой:

— Нет, мама. Извини. Ты не мертва. Это вина Майлза. Он выкопал меня из могилы.

— Он сделал — что?

Лицо миссис Болдуин вытянулось. Она моментально забыла, что еще секунду назад расстраивалась из-за того, что, как выяснилось, еще не умерла.

— Он хотел забрать свою поэзию. Те стихи, которые похоронил вместе со мной.

— Вот идиот! — с чувством произнесла миссис Болдуин. Именно подобной выходки она и ожидала от Майлза. Правда, задним умом мы все сильны — ну и действительно, как можно ожидать от человека такого поступка. — Что ты с ним сделала?

— Я сыграла с ним хорошую шутку, — улыбнулась Бетани.

Она никогда не пыталась объяснить матери сущность своих отношений с Майлзом. Сейчас же это казалось и вовсе бессмысленным. Девушка пошевелила пальцами, и мать моментально выпустила ее руку из своей.

Как бывшая буддистка, миссис Болдуин понимала: если слишком сильно удерживать возле себя детей, в конце концов ты их, наоборот, оттолкнешь. Хотя после смерти Бетани она как раз сожалела, что не пыталась покрепче привязать к себе дочь. Сейчас она сидела и буквально пожирала Бетани глазами. С неодобрением и одновременно восторгом она рассматривала ее татуировку. С неодобрением — потому что однажды дочь может счесть скоропалительным и досадным решение вытатуировать кобру, которая целиком опоясывала бицепс; с восторгом — так как сама эта татуировка говорила о том, что Бетани действительно находится здесь. Что это не просто сон. Да, она видела во сне, как дочка смотрит мюзикл, но никогда бы миссис Болдуин не приснилось, что ее девочка снова жива, что у нее есть татуировка и длинные, извивающиеся, словно змеи, черные, как сама ночь, волосы.

— Я должна идти, — сказала Бетани.

Она чуть наклонила голову к окну, как будто прислушивались к каким-то далеким звукам.

— Да-да, — рассеянно произнесла миссис Болдуин.

Она пыталась делать вид, будто слова дочери ее ничуть не расстроили. Не хотелось спрашивать: «Ты вернешься?» Все-таки миссис Болдуин была в прошлом буддисткой, а отчасти оставалась ею и поныне. Она до сих пор работала над тем, чтобы отказаться от всех желаний, надежд, вообще — отказаться от себя. Когда такие люди, как миссис Болдуин, внезапно обнаруживают, что в их жизни приключилась грандиозная катастрофа, они цепляются за свою веру, как за спасательный плот, даже если основной постулат веры гласит: нельзя ни за что цепляться. Миссис Болдуин в свое время очень серьезно относилась к своему увлечению буддизмом — до тех пор, пока преподавательская деятельность не вытеснила все прочее из ее жизни.

Бетани встала.

— Извини, что разбила машину, — сказала она, хотя в этих словах не все было правдой.

Если бы она была жива, то могла бы испытывать раскаяние. Но девушка была мертва. Она больше не ведала, что значит такое чувство. И чем дольше она здесь остается, тем более вероятно, что волосы совершат нечто действительно ужасное. Волосы Бетани не обладали буддистским смирением. Они не любили мир живых и все, что происходит в мире живых. Они ненавидели все с ним связанное мрачной ненавистью, в них не было и намека на светлое и доброе начало. Им было неведомо слово «надежда», но желаний и амбиций в них было предостаточно. И лучше не говорить об этих амбициях. Что касается татуировки, то она хотела одного: чтобы ее оставили в покое. И чтобы позволяли время от времени есть людей.

Когда Бетани встала, миссис Болдуин внезапно сказала:

— Я подумывала о том, чтобы бросить работу в школе.

Бетани молча ждала продолжения.

— Я могла бы поехать в Японию и преподавать там английский. Продать дом, собрать только самые необходимые вещи и улететь. Как тебе эта мысль? Ты не против?

Бетани не возражала. Она нагнулась и поцеловала мать, оставив на лбу след вишневой гигиенической помады. Когда девушка ушла, миссис Болдуин встала и надела купальный халат с белыми журавлями и лягушками. Потом спустилась на первый этаж, сделала себе кофе и долго сидела за кухонным столом, глядя в никуда. Кофе давно остыл, но она этого даже не заметила.

Мертвая девушка покинула город, когда солнце уже вставало. Не буду говорить, куда она направилась. Может быть, она присоединилась к бродячему цирку и участвовала в опасных акробатических трюках, так что волосы ее постоянно находились при деле, им стало некогда скучать и вынашивать мрачные планы по уничтожению всего, что есть в мире доброго, чистого и прекрасного. Может быть, она побрила голову наголо и отправилась в паломничество в какой-нибудь Шаолинь, откуда затем вернулась легендарным супергероем с темным прошлым и знанием улетных приемчиков. Возможно, периодически она посылала матери открытки. Возможно, сам процесс их написания был, по сути, цирковым номером: она макала кончики волос в чернильницу и выводила слова и предложения. Эти открытки, написанные, кстати, каллиграфическим почерком, в наши дни пользуются бешеным спросом у коллекционеров. У меня тоже есть две.

Майлз на несколько лет перестал писать стихи. За брошенным в панике велосипедом он так и не вернулся. От кладбищ держится подальше, так же как и от девушек с длинными волосами. Последнее, что я слышала о нем, что Майлз сочиняет хокку для тематических программ на Всемирном канале погоды. Одно из его наиболее известных хокку повествует о тропическом урагане «Сьюзи». Текст, насколько я помню, следующий:

Юная девушка мчится в спешке. Волосы распущены в беспорядке. Ее несут черные дьяволы.

Перевод Тимофея Матюхина

Скотт Эдельман ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ PACA

Скотт Эдельман пять раз номинировался на премию Брэма Стокера. Его фантастические произведения появлялись во множестве сборников и журналов, таких как «The Dead That Walk», «The Best of All Flesh», «Crossroads» и «Postscripts». Помимо того что он пишет книги, Эдельман также является соредактором www.scifiwire.com, сайта, посвященного научной фантастике. Одно время он был редактором журнала «Science Fiction Age».

В предисловии к рассказу Эдельмана в антологии «Нежить» я назвал его своего рода гением в том, что касается зомби, и теперь вынужден повториться. За прошедшее время расторопные ребята из издательства «ПС паблишинг» пришли к такому же выводу и, собрав вместе его произведения, посвященные зомби, выпустили сборник под названием «What Will Come After».

Хотя все мы живем на одной планете, некоторым образом каждый из нас обитает в собственной реальности. В конце-то концов, моя реальность в значительной степени состоит из конкретного дома, в котором я обретаюсь, учреждения, где я работаю, магазинов, куда хожу за покупками, и всех прочих мест, которые обычно посещаю. В то время как подавляющее большинство остального населения Земли, то есть более шести миллиардов человек, никогда или почти никогда в этих местах не появлялось. Сам я тоже сталкивался лишь с ничтожно малой частью человечества и почти нигде, кроме собственного маленького мирка, не бывал. Родители других людей для нас являются совершенно посторонними (или в лучшем случае просто знакомыми), но наши собственные родители играют в нашей персональной реальности крайне значимую роль. Потому, когда кто-то из них умирает, это становится для нас сродни концу света.

Писатель Скотт Вестерфельд недавно сам испытал, что значит потерять родителя, и этот случай вдохновил его на написание романа «Левиафан», альтернативной истории Первой мировой войны. Смерть отца, в данном случае эрцгерцога Франца-Фердинанда, приводит к тому, что мир главного героя буквально распадается на части. Нижеследующий рассказ — еще один пример того, как смерть близкого человека бывает равносильна крушению мира.

Оживление мертвых, в некотором смысле, сулит людям надежду на то, что и для них смерти больше не будет. Однако кое-кому подобная перспектива может показаться весьма мрачной и нежелательной.

Пола Гейнс была готова к смерти.

Или можно выразиться по-другому: она больше не была готова жить, после того как телефонным звонком ее вызвали в эти далекие края и здесь она, глядя в мертвые глаза отца, сказала незнакомому человеку: «Да… это он».

Сейчас Пола сидела в ванне и медленно поглаживала предплечье плоской стороной ножа, который стащила из общей столовой хостела, и эта разница в дефинициях больше не имела для нее значения. Спешила ли она навстречу своей смерти или прочь от жизни — важно было только то, как быстро удастся со всем покончить.