Когда молчит совесть
Шрифт:
— Очень рад! — уже совсем успокоившись, сказал Гюнашли. — К сожалению, болезнь свалила меня в неудачное время, ничем не мог помочь тебе на последнем этапе.
— Ничего, профессор, победу отпразднуем вместе!
Брови Гюнашли сдвинулись, голос стал печальным:
— Если позволит госпожа смерть…
— В этом не может быть сомнения, профессор! Госпожу смерть так шуганем от ваших дверей, что она больше сюда не вернется!
Высвободив из-под головы одну руку, Гюнашли знаком подозвал Вугара:
— Сядь-ка поближе, мне надо сказать тебе еще что-то очень важное.
Вугар пододвинул стул. Гюнашли начал издалека:
— Сам знаешь, я люблю
Он запнулся, стиснул зубы, словно преодолевая нестерпимую внутреннюю боль, и долго молчал.
— А второй мой совет, — наконец заговорил он, — постарайся построить свою семью на основе взаимной любви. Нормальная семья — это особенно важно для тех, кто целиком посвятил себя науке, творчеству. Рядом с тобой должна быть женщина, которая понимала бы тебя с первого взгляда, с первого слова, по глазам твоим угадывала, что происходит в твоей душе. Короче, жила и дышала бы твоими мыслями, твоими стремлениями. Поверь, это очень важно, иначе…
Лицо его перекосилось, он не в силах был закончить фразу. Но Вугар все понял: «Иначе ты будешь посрамлен и опозорен, как я, и останешься на старости лет один-одинешенек…»
Вугар печально молчал, а Гюнашли снова отвернулся. Кипарисы виднелись в окне, ровные, прямые, в заходящих лучах солнца явственнее стала желтизна одного и яркая молодая зелень другого, и Гюнашли, не отрывая от них взгляда, прошептал:
— Помни, высота — это тоже красота. Человек должен жить с высоко поднятой головой…
Когда Вугар вышел из больницы, город уже зажег огни. На ярко освещенных улицах горели витрины, от пестрых реклам рябило в глазах.
По обыкновению, он шел домой пешком. Настроение профессора расстроило его, он никак не мог смириться с тем, что этот человек, перед которым он преклонялся, пал духом. Вугар шел, опустив голову. Вдруг, уже в центре, ему показалось, что он слышит голос Исмета, своего молочного брата. Отвлекшись от невеселых мыслей, он огляделся. После возвращения из села он с Исметом еще не виделся, а ему хотелось многое высказать брату. Однако вблизи он никого не увидел, тротуар был пуст. Впереди, шагах в двадцати — тридцати от него, шли двое молодых людей. Различить сразу, кто из них парень, а кто девушка, было невозможно: удлиненные пальто и джинсы, одинаковые, рассыпавшиеся по плечам темные волосы. Даже туфли на платформе, искажающие походку, были одного фасона. Вугар решил, что обознался. Он и представить себе не мог, что его братец так неузнаваемо переменился. Однако не прошло и минуты, как он вновь услышал с детства знакомый голос. Вугар напряг внимание. Нет, на этот раз он не мог ошибиться: это был голос Исмета. Вугар ускорил шаги, обогнал молодых людей и, обернувшись, буквально остолбенел.
Пушистые бакенбарды окаймляли лицо Исмета до самого подбородка. Скрывая губы, свисали густые усы. Завитая в парикмахерской челка доходила почти до бровей.Исмет не обратил ни малейшего внимания на ошалелый взгляд Вугара, надменно прошел мимо, что-то шепнул девушке, и они оба громко захохотали.
Вугар не двигался с места. «А мать-то верит, что есть у нее сын, надеется…»
Домой он пришел вконец расстроенный, а то, что здесь увидел, и вовсе вывело его из себя. В комнате появилась еще одна кровать, а рядом с ней чемодан и связка книг. Делая вид, что не узнает вещей Исмета, он спросил:
— У нас гости, мама?
Мама Джаннат мягко улыбнулась:
— Да, сынок, брат твой вернулся.
— Что же это с ним случилось? — снимая пальто, насмешливо спросил Вугар.
— Не знаю… — Мама Джаннат замялась, словно подыскивая оправдание своим словам. — Видно раскаялся.
— Раскаялся?! — Он удивленно взглянул на мать. — Это он сам тебе сказал?
— Нет, он этого не говорил!
— С чего же ты взяла, что он раскаялся?
— Сама так решила!
— Эх, мама! Странная ты женщина, стараешься во всем видеть только хорошее. А если он пришел только потому, что остался на улице?..
— Так или иначе, того, кто пришел, не выгоняют, детка…
— И душу свою ему отдают. А ведь недостойному и неблагодарному и этого будет мало!
Мама Джаннат только сейчас поняла, что сын вернулся не в духе, иначе не стал бы разговаривать так зло и резко. Она помолчала и вдруг, словно желая развеселить Вугара, рассмеялась:
— Я его, каналью, поначалу узнать не смогла. Думала, девушка. Говорю: «Дочка, тебе кого?» А он хохочет, плечами передергивает, но голоса не подает. Хотела еще раз спросить, а он поставил вещи на пол, отвел с лица рассыпавшиеся волосы, гляжу — да это же наш Исмет! Мне даже неловко стало…
— Значит, за него застыдилась? Может, еще прощенья попросила?
— Да, — не в силах солгать, сказала мама Джаннат, — прости, говорю, не узнала, постарела я, глаза слабеют…
— А ты не спросила, зачем он в таком виде перед людьми появляется?
— Как я могу спрашивать, видно, новая мода такая…
— Это не новая мода, а новая глупость, мама. Ничего толкового делать не умеют, ни в чем другом проявить себя не могут, вот и стараются хоть безобразным видом своим выделиться.
— Правильно говоришь… Да, кстати, я так поняла из его слов, что он из аспирантуры ушел.
— Проклятье! — раздраженно воскликнул Вугар. — Что он еще тут болтал?
— Еще сказал, что отец его новой девушки — большой человек и берет Исмета к себе на работу, что он вскоре женится…
— Женится? — изумился Вугар.
— Так он сказал! Свадьба будто дней через десять — пятнадцать. У нас до свадьбы поживет, а потом переберется к жене. Вразуми ты его, когда придет: не должен мужчина у жены жить. Поговорка есть: дверь в доме жены низкая, войдешь — головой ударишься, выйдешь — снова головой стукнешься.
— Пусть убирается! — гневно махнул рукой Вугар. — Разговоры не помогут, такого только жизнь образумит.
— Не говори так, сынок! Бросишь его на произвол судьбы, он бог знает что натворит. Бедная Шахсанем не знает, какое горе ждет ее в старости.
— Человек, которому дорога мать, так не поступает!
Мама Джаннат не знала, как успокоить Вугара:
— Он ведь заблудшая душа, детка! Пусть аллах наставит его на путь истинный. Послушай меня, ради старой Шахсанем потолкуй с ним.