Когда мы состаримся

В один прекрасный день с маху порушила она принятый в доме порядок, перевернув всё вверх дном. Посгоняла прислугу с обжитых мест на другие, выставила мужчин из их комнат под предлогом, что обтрепались ковры на стенах, нужны новые. Пошла такая кутерьма, что Топанди скрылся в город от этих перемен.

Окна усадьбы смотрели на четыре стороны, сообразно с этим дом крест-накрест пересекали внутри два коридора. В один, со двора в сад, с обеих сторон выходили все комнаты.

И Ципра на время великого переселения устроила Лоранда и Мелани друг напротив друга. Ненадолго, на день, на два; послезавтра всем предстояло перебраться на прежние места.

Вот когда ей и пришла в голову дьявольская мысль: «Любишь, так люби!»

Ужинали втроём. Лоранд был рассеяннее и молчаливее обычного, и в его ответах Ципре, которая пыталась с ним заговаривать, сквозила явная принуждённость.

Ципра же была в особенно дурашливом настроении.

— Балинту баиньки захотелось! А нынче как раз не мешало бы за нами присмотреть, чтобы не украли.

— Запрись на ключ, дорогая Ципра, если боишься.

— Да как запереться? — смешливо поддразнила Ципра. — Служанки проклятые все замки на этой стороне разболтали, наймёшь посильней — и откроется.

— Ладно, я присмотрю за вами.

И Лоранд, пожелав спокойной ночи, ушёл, захватив свечу.

— Давай тоже ложиться, — заторопилась Ципра, — завтра пораньше надо быть на ногах.

Обычные беседы на подоконнике были на этот раз отменены.

Пожав друг дружке руки и пожелав доброй ночи, девушки разошлись по своим комнатам.

Комната Ципры была смежной с Мелани.

И едва та ушла к себе, Ципра задула свечу, прилегла, не раздеваясь, и, облокотись о подушку, примолкла в темноте.

Вдруг ей послышалось, будто на противоположной стороне тихо скрипнула дверь.

Сердце у неё так и подскочило, готовое выпрыгнуть из груди.

«Любишь, так люби!»

Она слезла с кровати, подкралась к двери и, затаив дыхание, припала к замочной скважине.

У Мелани ещё горела свеча.

Но самой Мелани ей не видно было. Только по слабому шелесту можно было догадаться, что она снимает платье. Но вот в белом ночном капотике, с полураспущенными волосами она приблизилась к столику со свечой. В руках — та самая чёрненькая книжка с фигурами в нимбах, которые Ципра разглядывала столько раз, так и не решась спросить, кто это.

Прислонив книжку к зеркалу на столике, Мелани опустилась на колени, облокотилась о край стола и, сложив руки, стала молиться.

Лицо её в эту минуту преобразилось.

Оно было красиво благочестивой красотой серафима; красотой одного из тех воздушных созданий с пальмовой ветвью в руках, которые в сиянии вечной славы возносятся к небесному престолу.

Уничтоженная, Ципра без сил поникла на пол.

Словно небесное видение явилось её глазам, пред коим клонится любая страсть, остывает любая горячность. Всякое греховное побуждение утихает в сердце того, кто его узрел.

Опять она прильнула к предательскому отверстию. Девушка всё ещё молилась. Вот подняла глаза, в них блистали слёзы.

С молчаливым сокрушением Ципра ударила себя в грудь. Той, другой, дано воспарять духом, а она… ей суждено лишь пресмыкаться по земле!

Окончив молиться, девушка открыла те два окружённые сиянием изображения и несколько раз самозабвенно их поцеловала. Так страдалец лобызает руку своего благодателя, сирота — портрет матери или отца, беззащитный горемыка — божественный лик, благословением своим осеняющий припадающих к нему.

В отчаянии Ципра принялась рвать на себе волосы и головой биться об пол, извиваясь, как жалкий червь.

Вздрогнув от этого шума, Мелани поспешила к двери посмотреть, что с Ципрой такое.

Но та, заслышав её шаги, вскочила и, прежде чем дверь открылась, выбежала в коридор.

Там ожидало её новое потрясение.

На площадке, за столом у пересечения коридоров, сидел Лоранд с зажжённой лампой и книгой. К стулу был прислонён медный фокош. [141]

— Что вы тут делаете? — отпрянула Ципра.

141

Фокош — топорик наподобие бердыша.

— Вас караулю, — ответил Лоранд. — Ты сказала, что двери не запираются, вот я и буду тут сидеть до утра, чтобы к вам кто-нибудь не вломился.

Ципра бросилась обратно — и столкнулась у себя с Мелани, которая со свечой в руке поспешила к ней узнать, что случилось.

— Ничего, ничего. Просто испугалась. Шум какой-то был в коридоре.

Она вся дрожала — и притворяться не было нужды.

— Боишься? — удивилась Мелани. — А я вот нет. Хочешь, к тебе перейду, у тебя будем спать?

— Хорошо, — согласилась Ципра. — Ляжешь на моей кровати.

— А ты?

— Я? — переспросила Ципра вызывающе. — Я тут переночую.

И растянулась на полу.

Мелани в испуге склонилась над ней, пытаясь поднять за руку, приговаривая:

— Ципринька! Что с тобой? Скажи мне, что случилось?

Но та не отвечала, не шевелясь и не открывая глаз.

Отчаявшись привести её в себя, Мелани поднялась, заломив в ужасе руки.

— Иисус, Мария! Что с ней?

Ципра тотчас приподнялась и разразилась смехом.

— Ха-ха-ха! Напугала-таки тебя.

И принялась в неистовом восторге кататься по полу, довольная, что разыграла подругу.

— Ой, как я испугалась! — пролепетала Мелани, прижав руки к высоко вздымающейся груди.

— Ложись-ка, ложись на моё место, — поторопила её Ципра. — А я тут, на полу. Я ведь привыкла на голой земле, на травке, ночеваться, попоной укрываться.

Цыганкой моя мать была,Спать в чистом поле научила;Я круглый год босой ходила,В шатре заплатанном жила.

Дважды на своеобразный унылый мотив спела она Мелани эту странную песенку, потом завернулась в постланный у кровати половичок, подложила руку под голову и затихла, не отвечая больше ни на какие расспросы.

На другой день, едва Топанди, воротясь из города, успел скинуть дорожное платье, Ципра в него так и вцепилась.

— Сударь! Я не могу так больше жить, — с горящими глазами заявила она. — Научите меня молиться. Или я себя убью!

Топанди с насмешливой гримасой втянул голову в плечи.