Когда мы состаримся

Каждый вечер мы прощались, будто насовсем.

Ничто в жизни больше его не радовало. Ничто не занимало из того, чем занимаются обычно все люди. В карты он не играл, вина не пил; вечно был трезв — и безучастен. Ничего не читал, кроме книг по математике. Ни разу не удавалось мне его уговорить взять в руки хотя бы газету.

«Вся история — сплошная ложь!»

Лето стояло или зима, он по утрам, когда все ещё спали, ежедневно ходил на кладбище, где «под душистой травой-муравой» покоилась Ципра, и, проведя там несколько минут, возвращался: летом — с зелёной былинкой, зимой — с сухой.

Был у него дневник, куда ничего не заносилось, кроме ежедневной даты, а вместо записи прикалывалась травинка.

История жизни, строки которой обозначены высохшими былинками: сколько дней — столько увядших травинок!

Может ли быть книга, печальнее этой?

Фруктовый сад и пчельник — вот его последнее увлечение.

Растения и насекомые по крайней мере не изменяют любящим их.

Целыми днями холил он свои саженцы, деревца, сражался с садовыми вредителями — и постигал государственное право, наблюдая улей, эту образцовую конституционную монархию.

Много есть людей, особенно в теперешней Венгрии, склонных убивать время. Лоранда же время медленно убивало.

Даже на охоту он не ходил, говоря, что ему нельзя брать в руки огнестрельное оружие.

Кто-нибудь из детей всегда спал в его комнате.

«Самого себя боюсь», — признавался он.

Самого себя боялся — и того безмолвного здания у ручья.

«Я хочу под душистой травой опочить!»

Даром пропавшая жизнь!

Как-то летом, под вечер, сынишка прибежал ко мне с известием: «Дядя Лоранд лежит в своей комнате на полу и не хочет подыматься».

Подозревая самое худшее, я бросился к нему.

До моего прихода он успел уже перебраться с полу на кровать.

Лицо у него пылало, как в лихорадке.

— Что с тобой? — спросил я, беря его за руку.

— Так, пустяки. Помираю вот помаленьку.

— Это ещё что? Господи! Что ты сделал?

— Успокойся! Не я.

— А кто же?

— Пчёлы. Пчелиный укус! Впору посмеяться. Умереть от пчелиного укуса!

Лоранд ещё утром говорил, что на его ульи нападают пчёлы-воровки и он пойдёт уничтожит их. Одна и ужалила его прямо в висок.

— Всё-таки, значит, не туда… не туда, — твердил он, лихорадочно дыша. — Не в восьмую нишу. На кладбище… Под душистой травой-муравой. Там будем лежать бок о бок. А ту дверь вели замуровать. Доброй ночи.

И он закрыл глаза… чтобы не открывать больше.

Когда Фанни прибежала на мой зов, он был уже мёртв.

Бравый герой, один выходивший против целого отряда, железный человек, которого не брали ни палаш, ни копьё, а погиб за какие-то минуты от предательского жала крохотного насекомого.

Воистину, под богом ходим!

Может, и правда само небо в искусительные последние часы, когда смертная тоска в союзе с древним проклятьем уже готовы были побудить его поднять руку на себя, — само небо поспешило ниспослать к нему ничтожнейшую из тварей, чтобы на своих крыльях унесла эту душу туда, где почиют счастливцы.

А мы тут старимся дальше — и кто знает, чт'o нас ещё ждёт?!