Когда осыпается яблонев цвет
Шрифт:
– Продюсером? – она осторожно попробовала на язык новое слово. – Дурацкое какое-то занятие. Не нравится мне. И слово, не знаю, противное, что ли? Скользкое какое-то.
– Нормальное слово. Словарное, между прочим. Значит, литературное. Вот сама посмотри, – Егор протянул девушке французско-русский словарь, изданный за границей.
– Ну, может, у них и есть эти, как ты их там назвал, а у нас пока как-то негусто.
– Ну, это пока. Они просто называются по-другому. Ты думаешь, у Пугачевой или Толкуновой директоров нет?
– Есть, конечно.
– Ну а я о чем говорю? Это же просто наш случай.
– Так то директор.
– Ой, от перемены названия смысл не меняется. Вспомни Дягилева.
– А что Дягилев?
– Великий импресарио, которого сейчас назвали бы продюсером, и никак иначе.
– Да? – Марта все еще сомневалась.
– Ну конечно. Я буду твоим Дягилевым, а ты моей Анной Павловой.
– Не хочу я быть Павловой, – упрямилась Марта уже просто для того, чтобы подразнить юношу.
– Не хочешь? Ну, тогда будь Нуриевым, – ответил Егор не моргнув глазом, и девушка сдалась: засмеялась, обняла его, чмокнула в щеку и благосклонно ответила:
– Ладно. Будь моим Дягилевым.
Шутки шутками, но они не были так уж далеки от реальных планов. Марта серьезно готовилась к поступлению в консерваторию. Егор собирался штурмовать экономический факультет МГУ, чтобы потом, как он сам выражался, «успешно экономить семейный бюджет, продавая голос жены на самых выгодных условиях».
– Как ты собираешься меня продавать? – пыталась съязвить Марта, но Егор шуток на эту тему не принимал, всегда отвечал серьезно:
– Не так уж это и сложно. Главное – правильно угадать с рекламой, и люди к тебе потянутся.
Реклама, только недавно появившаяся в печати и на телевидении, у большинства людей, кроме раздражения, ничего не вызывала. Но Егор относился к редкому меньшинству, считающему слоган «Реклама – двигатель торговли» не просто красивыми, но и чрезвычайно дельными словами.
– Притом что без грамотной рекламы можно так и простоять на Елисейских Полях. Нам это надо?
– Нет, – соглашалась Марта, – но…
– И никаких «но»! Твое дело петь и играть, а остальное – моя забота. Договорились?
– Ага.
Марте нравился такой расклад. А какая девушка не пришла бы в восторг от того, что кто-то, пусть пока только на словах, собирался взять на себя ответственность за ее счастливую жизнь? Хотя в Егоре сразу же чувствовалась та сила и целеустремленность, что не должны были позволить его словам разойтись с делом. К этому не было никаких предпосылок. Напротив, все говорило как раз о том, что этих славных ребят впереди ждет обязательно счастливое и непременно совместное будущее.
Роман вспыхнул, как говорится, сразу и навсегда. Стоило Егору, преодолев смущение, открыть свои чувства, как признания Марты не заставили себя ждать. И после первого накала страстей, наплыва эмоций, горячих объяснений, поцелуев до дрожи и первого, робкого шага в совсем взрослую гавань как-то очень быстро наступила пора удивительного спокойствия и безмятежного счастья.
Между ними было все решено и все ясно. И так же ясно было это и их друзьям, и одноклассникам, и родителям Егора, и Ритуле.– Хороший мальчишка, – говорила она Марте. – Правильный, цельный. Держись за него!
А Марте и говорить не надо было. Она держалась, держалась изо всех сил. Не удержала… И как-то не нужны ей сразу стали ни мировые подмостки, ни даже Елисейские Поля. Оставила им закуток где-то в глубинах подсознания, иногда заходила туда – обычно после снов об удивительной пианистке. Но сны снами, а явь явью. И к чему ей наяву какие-то конкурсы?! Но теперь уже пути назад нет. Нет конкурса – нет Наткиного повышения. А нет повышения – здравствуй, прежняя жизнь. Этого Марта никак не могла позволить, а потому, в последний раз тяжело вздохнув и отпустив ситуацию, попросила подругу:
– Ладно, рассказывай. Где ты откопала этот конкурс?
– Откопала? Скажешь тоже! Да о нем везде только и говорят. По всей Москве плакаты развешаны: «Новый год – пятнадцатого января».
– Почему пятнадцатого?
– Ну, реклама такая. Конкурс стартует пятнадцатого. И у тебя, между прочим, осталась всего неделя на подачу заявки.
– Ну, ты даешь! – возмутилась Марта. Она пристально посмотрела на подругу и по ее вызывающему взгляду мгновенно заподозрила неладное: – Давно ты плакаты приметила?
– Кажется, месяц назад, – неохотно откликнулась Натка, отводя глаза.
– Месяц? – сначала прошептала Марта и тут же перешла на несвойственный ей ультразвук: – Месяц?!
– Тише! – испугалась Натка, покосившись на дверь. Это у Марты в косметическом кабинете островок спокойствия, а за дверью – салонная суета и куча народа, и ни к чему ни коллегам, ни клиентам слышать вопли из-за стены.
– Нет, ты мне объясни, – Марта убрала громкость, но оборотов не убавила, – если ты уже месяц назад все придумала, почему сказала только сейчас?
– Ну, я как-то, я просто… – Натка по-прежнему прятала глаза, и беспокойство Марты из легкого превратилось в нешуточное. Натка по определению не относилась к тому типу женщин, которые способны держать язык за зубами и скрывать свои планы от лучших подруг. Натка всегда была открытой книгой: что на ум, то и на язык. И месяц молчания поэтому казался не просто странным, а всерьез пугающим. Должно было быть что-то, заставившее подругу хранить секрет, но что? Что?!
– Что? – спросила Марта вслух.
– О чем ты? – Натка храбро смотрела в лицо подруги.
– О том, о чем ты мне еще не сказала. Ведь не сказала же?
Натка осторожно кивнула головой.
– О чем? – так же осторожно спросила Марта.
– Только пообещай отреагировать спокойно.
– Мне уже плохо. Ну что там еще с этим конкурсом? Планируется выход участников в купальных костюмах? Или надо готовить речь о волнующих меня глобальных мировых проблемах? А может быть…
– Нет, с конкурсом все в порядке, – обрадованно перебила Натка.