Когда отцовы усы еще были рыжими

Теперь прежде всего надо было посвятить в наш план Фриду. Потому что отец ни в коем случае не хотел, чтобы создалось впечатление, будто он подыскал это место для Вилли только с целью совсем отвлечь его от Фриды. Но сколько мы ни искали, Фриды нигде не было.

– Господи, - сказал я, когда мы в который уже раз грелись в продуктовом отделе универсального магазина Титц, где иногда проводилась бесплатная дегустация бульона, - лишь бы она не приняла слова Вилли близко к сердцу и...

– Ну, знаешь ли!
– сказал отец.
– Она же не была в него влюблена!

– Нет?
– удивился я.

– Оставь этот многозначительный тон!

– раздраженно воскликнул отец.

– Во всяком случае, она очень обиделась, - сказал я. Отец в волнении грыз усы.

– Это уже звучит иначе. Не забывай, - сказал он, - что Фрида вовсе не раба своих чувств, она вполне разумный человек.

– Прекрасно, - отвечал я, - тогда поищем ее в конторе.

И правда, она оказалась там. На столе стояла огромная пепельница, а в ней, наверно, штук двадцать окурков. Перед Фридой высилась такая гора листовок и газет, что узнать ее можно было только по заплатке на левом локте ее спортивной куртки.

– Вот тебе и на, - сказал отец, - ты куришь? Фрида пробормотала, что это бесплатные сигареты.

– Ага, - выдавил из себя отец.

Сперва он завел речь о прекрасной февральской погоде, потом перешел на трудности, которые уготованы человеку в комнате, где топится только бочка из-под дегтя и где всегда такая уютная средняя температура.

– Если ты имеешь в виду бочку из-под дегтя в известной нам землянке, перебила его Фрида, - то, увы, должна тебе сказать, ты выбрал тему, оставляющую меня глубоко равнодушной.

– А как же, - спросил отец, непривычно выпрямившись, - подобное равнодушие согласуется с твоим социалистическим образом мыслей?

Фрида, сбитая с толку, уставилась на него.

Я тоже был поражен, отец никогда еще так - не говорил.

Раздосадованная Фрида заявила, что она не совсем его понимает.

– Ах вот как?
– сказал отец. Тут, мол, томящаяся во мраке пролетарская душа тянется к свету, а Фрида осмеливается утверждать, что ей это безразлично?!

Фрида мрачно прикусила нижнюю губу.

– Не кричи так, - подавленно сказала она.

– Я сделаю все, - закричал отец, - чтобы обеспечить Вилли место под солнцем! Если надо, то и кричу.

– А я?!
– проговорила Фрида.
– Я должна спокойно слушать и на все молчать, да?

Отец сразу же снизил голос и опять ссутулился.

– Фрида, - тихо сказал он, - какое значение имеем мы сами, когда речь идет о благе ближнего?

– О благе!
– передразнила его Фрида.
– О каком же это таком благе? Может, о белом кафельном сортире?!
– Голос ее дрожал, она была очень взволнована.

– Речь идет о блеске этого мира, - торжественно заявил лтец, - а сводится он к чьим-то глазам или к кафельной глазури, это разница чисто эмоциональная.

– Может быть, для Вилли, - в изнеможении сказала Фрида.

Отец откашлялся.

– Со смертью Элли, - произнес он, глядя мимо Фриды на тени снежных хлопьев за окном, - весь этот блеск для Вилли померк. Так почему же он не может вновь засверкать для него в этом пресловутом помещении?

Фрида беспокойно отгоняла - от лица облачка дыма.

– В каком еще помещении?
– хрипло спросила она.
– Ты уже имеешь в виду что-то определенное?

Тогда мы уселись и все ей рассказали.

Молча и непрестанно дымя, Фрида выслушала нас. Когда мы кончили, она долго еще молчала. Потом потушила сигарету и подошла к окну,

– Он уже знает?

– Нет, - ответил отец.

Фрида прижалась лбом к стеклу.

– Значит, мы должны ему сообщить.

Вообще-то мы собирались на следующий вечер пойти к нему, потому что ходить на орошаемые поля запрещалось; днем, когда много света, невольно обращаешь на себя внимание, а мы не хотели, даже напоследок, причинить Вилли неприятности. Но через пять дней будет его рождение, и он должен внутренне подготовиться к такому подарку. Итак, мы тронулись в путь среди дня.

Вилли не было в землянке. Мы искали его около двух часов. Наконец увидели его вдалеке, посреди огромной вороньей стаи. Вороны вокруг него что-то жадно клевали, видимо, он рассыпал им корм. Издали он со своим козырьком, в узеньких брюках и сам казался вороной.

Мы подождали, покуда птицы лениво поднялись в колючий, морозный воздух, потом окликнули Вилли, и он, помедлив, подошел к нам.

Мы не видели его больше полутора недель, и все трое здорово перепугались, заметив, как он за это время изменился. Форменная фуражка была надвинута на лоб так низко, что даже задирать подбородок теперь не имело смысла: потрескавшийся козырек совершенно закрывал глаза. И шел он теперь так сгорбившись, что казался ниже ростом; застывшая на морозе рука, которую он нам протянул, больше чем когда-либо напоминала когтистую лапку крота.

Мы молча проводили его до землянки.

У входа он остановился и задумчиво провел загнутым кверху носком ботинка по сверкающему снегу.

– Почти как кафель, - сказал он со вздохом.

Фрида сжала губы.

– Вилли, - быстро сказал отец, - мы должны сообщить тебе что-то очень важное.

– Ладно, ладно, - пробормотал Вилли, - входите.

Мы еще дали ему развести огонь, но потом отец не выдержал.

– Вилли, - проговорил он, переведя дух, - мы достали для тебя место арендатора в туалете.

– Минутку, - сказал Вилли и сосновой лучинкой сдвинул фуражку со лба. Минутку. Я сплю, правда?

– Нет, - сказала Фрида, - Вилли, ты не спишь.

Вилли потряс головой, как будто ему в уши попала вода.

– Эй, - произнес он, - эй, Вилли, проснись.

– Вы не спите, - сказал отец, - честное слово.

– Нет, - настаивал Вилли, - это исключено. Вот же Элли стоит.

Фрида поперхнулась.

– Я - Фрида.

У Вилли стали дрожать колени.

– Еще раз, - взмолился он и уставился на Фриду, задрав подбородок.

– Я - Фрида, - безрадостно сказала она, - могу поклясться.

– Значит, это правда, - констатировал Вилли. Жизнь мало-помалу возвращалась к нему; он по очереди осмотрел нас, задрав подбородок.
– Но почему же вы это вдруг сделали для меня?

– Видите ли, - сказал отец, - отвечать на этот вопрос - все равно что давать отчет, почему я дышу.

– А я - как ты, - сказал я.

Фрида молчала.

На следующее утро мы отправились к хозяйке господина Йеллинека. Она держалась несколько отчужденно, но когда отец объяснил ей, насколько важно для господина Йеллинека провести свой заработанный столь горьким трудом досуг в Хоэншенхаузене, и что, с другой стороны, значит для Вилли быть преемником господина Йеллинека, она стала сговорчивее. Ей хотелось бы взглянуть на Вилли, сказала она; и если он человек приличный, то она ничего не будет иметь против него, как нового жильца.