Когда под ногами бездна

Он взял с каминной полки фотографию: Рейчел и Себастьян на борту его обожаемого катера. Рассмотрев снимок, Джереми поставил его обратно и улыбнулся Рейчел, мило и рассеянно, словно собирался сказать очередной комплимент им обоим, но не нашел подходящих слов.

– Видимо, он много работает.

– О да, – согласилась Рейчел.

– Наверняка он мечтает руководить всем каналом.

– Он мечтает руководить всей телесетью.

Джереми усмехнулся, отошел со стаканом вина к книжным полкам и уставился на фотографию Рейчел с матерью, о которой сама Рейчел почти забыла. Себастьян, которому не нравились ни фото, ни рамка, задвинул ее в самый конец полки, где она тонула в тени «Истории Америки в 101 объекте». Джереми осторожно вытащил карточку и поставил «Историю» наклонно, чтобы та не падала. На лице его появилось мечтательное и вместе с тем скорбное выражение.

– Сколько тебе здесь лет? – спросил он.

– Семь.

– Ага, поэтому нескольких зубов не хватает.

– Ммм, да… Себастьян считает, что я здесь похожа на хоббита.

– Он так сказал?

– Ну да, в шутку.

– По-твоему, это шутка?

Джереми взял фотографию и сел на кушетку рядом с Рейчел.

У семилетней Рейчел не хватало двух передних верхних зубов и одного нижнего, и в то время она старалась не улыбаться перед камерой. Однако мать не могла смириться с этим. Она достала где-то набор каучуковых клыков, закрасила маркером один из верхних зубов и два нижних, и в один из дождливых дней пригласила к себе в Саут-Хэдли Энн-Мари, чтобы строить рожи перед камерой. Теперь от серии остался только один снимок. Рейчел сидела в объятиях матери, обе разинули пасти в жуткой ухмылке.

– Господи, я уж и забыл, какой хорошенькой она была, – иронически улыбнулся Джереми. – Можно принять за твою подругу.

– Ах, брось, – отозвалась Рейчел, но, к сожалению, это было правдой. И как она не замечала этого раньше? Элизабет и Себастьян воплощали арийский идеал: волосы на несколько тонов светлее ванильного мороженого, резко очерченные скулы и челюсти, ледяные глаза, маленький рот с такими тонкими губами, будто они скрывали какую-то тайну.

– Иногда мужчины женятся на своих матерях, – заметил Джереми. – А тут…

Рейчел пихнула его локтем в животик:

– Ну хватит уж…

Джереми засмеялся, поцеловал ее в голову и вернул фотографию на место.

– А у тебя есть еще?

– Снимки?

Он кивнул:

– Я же не видел, как ты росла.

Рейчел отыскала в своем шкафчике коробку из-под туфель, заполненную фотографиями, высыпала их на кухонный стол – и ее жизнь предстала в виде беспорядочного коллажа, что показалось ей очень верным. Вот она празднует пятый день рождения; вот она на пляже лет в двенадцать; в полупарадной одежде – ученица первого класса средней школы; в футбольной форме в подростковые годы; у стенки полуподвального этажа вместе с Кэролайн Форд (тут ей, очевидно, одиннадцать, так как отец Кэролайн приезжал в школу только в том году); Элизабет с Энн-Мари и Доном Клэем – судя по всему, на коктейльной вечеринке; Рейчел с Элизабет в день окончания средней школы; Элизабет, Энн-Мари, Ричард, первый муж Энн-Мари, и Джайлз Эллисон на Уильямстаунском театральном фестивале; они же на пикнике несколько лет спустя, со слегка поредевшими и поседевшими волосами; Рейчел в тот день, когда с ее зубов сняли скобки; два снимка Элизабет с какой-то компанией в баре. Элизабет выглядела на этих снимках совсем молодой – двадцать с чем-то лет, – и Рейчел не знала никого из этих людей.

– Кто это такие? – спросила она.

– Не имею представления, – ответил Джереми, посмотрев на фотографии.

– Похоже, из ученой среды. – Рейчел взяла обе фотографии, снятые, судя по всему, с интервалом не больше минуты. – Она здесь такая молоденькая. Наверное, только приехала в Беркшир.

Он вгляделся в фотографию, которую Рейчел держала в правой руке и на которой ее мать запечатлели разглядывающей бутылки в баре.

– Нет, не знаю никого из этой публики, – сказал он. – Даже бар мне не знаком. Это не в Беркширском округе. По крайней мере, я здесь не бывал. – Он поправил очки и вгляделся в снимок внимательнее. – «Колтс».

– Э-э?

– Смотри.

Она проследила за передвижением его пальца. В самом углу обеих фотографий, на стене за баром, у дверей в обшитый панелями коридор, который обычно ведет к туалетам, можно было разглядеть половину вымпела с белым шлемом и темно-синей подковой в его центре – эмблемой футбольной команды «Индиана колтс».

– Как ее занесло в Индианаполис? – удивилась Рейчел.

– «Жеребцы» переместились туда только в восемьдесят четвертом году, а до этого были в Балтиморе. Наверное, снято, когда она училась в «Джонсе Хопкинсе», еще до твоего рождения.

Рейчел положила поверх коллажа фотографию, на которой ее мать, против обыкновения, не смотрела с вызовом в объектив, и стала вместе с Джереми рассматривать другую: там все внимательно глядели в камеру.

– И что такого мы в ней нашли? – спросила она наконец.

– Ты когда-нибудь видела свою мать в сентиментальном или ностальгическом настроении?

– Нет.

– Почему же она сохранила две эти фотографии?

– Хороший вопрос.

На фото были трое мужчин и три женщины, включая Элизабет. Они сидели в одном из углов бара, тесно сдвинув табуреты. Широкие улыбки, чуть остекленевшие глаза. Самым старшим был грузный мужчина, сидевший на левом фланге. Ему можно было дать лет сорок, он носил бачки в стиле «баранья отбивная», с выбритым подбородком, был одет в клетчатый спортивный пиджак, ярко-голубую рубашку и широкий вязаный галстук со слегка ослабленным узлом под расстегнутым воротником. Рядом сидела женщина в фиолетовом свитере с высоким воротом; темные волосы были зачесаны назад и стянуты узлом, крошечный нос приходилось специально искать, подбородок почти отсутствовал. Следующей была худая негритянка с перманентом в стиле «джерикёрл», одетая в белый блейзер с поднятым воротником поверх топа на бретельках; в поднятой к уху руке она держала незажженную белую сигарету. Ее левая ладонь лежала на руке щеголеватого темнокожего мужчины в костюме-тройке бронзового цвета и квадратных очках с толстыми стеклами. Он смотрел в объектив прямым, серьезным взглядом. Справа от него сидел мужчина в белой рубашке с черным галстуком и велюровом пуловере на молнии. Каштановые волосы были расчесаны на пробор, распушены и завивались на висках. Зеленые глаза смотрели игриво и, пожалуй, чуть похотливо. Одной рукой он обнимал мать Рейчел, но все остальные тоже обнимались. На сидевшей с краю Элизабет Чайлдс была волнистая блузка в тонкую полоску, три расстегнутые верхние пуговицы образовывали такой глубокий вырез, какого Рейчел у матери никогда не видела. Волосы, коротко подстриженные в беркширские годы, здесь ниспадали почти до плеч и были, по моде того времени, распушены по бокам. Но даже при всех недостатках тогдашней моды внутренняя сила Элизабет притягивала к ней взгляд. Она глядела на них из своего далекого прошлого так, словно знала, что тридцать лет спустя ее дочь и человек, за которого она, Элизабет, почти вышла замуж, будут вместе изучать ее лицо, пытаясь подобрать ключ к ее душе. Но на фотографии, как и в жизни, подходящих ключей не находилось. Улыбка Элизабет сияла ярче, чем у остальных пятерых, но зато у нее одной глаза оставались серьезными. Она улыбалась потому, что этого от нее ждали, а не потому, что хотела улыбнуться, и это впечатление подтверждалось второй фотографией, снятой за секунды до или секунды спустя после первой.

«После», – заключила Рейчел: на втором снимке кончик сигареты в руке негритянки уже мерцал красным светом. Мать больше не улыбалась, взгляд ее был устремлен на бутылки в баре справа от кассы – с виски, удивленно отметила Рейчел, а не с водкой, которую мать обычно предпочитала. Она не улыбалась, но благодаря этому выглядела более удовлетворенной. На лице лежала печать напряженности, в которой можно было бы усмотреть нечто эротическое, если бы объектом внимания Элизабет были не бутылки. Похоже, камера поймала ее в тот момент, когда она о чем-то мечтала или предвкушала свидание с человеком, вместе с которым собиралась покинуть бар или встретиться чуть позже.

А может быть, глядя на бутылки виски, она просто размышляла о том, что приготовить утром на завтрак. Рейчел со стыдом осознала, что фантазирует сверх меры, напрасно пытаясь отыскать в снимках дополнительный смысл.

– Это смешно, – бросила она и пошла за бутылкой вина, стоявшей на столе.

– Что смешно? – спросил Джереми. Он разглядывал обе фотографии, поместив их рядом.

– Можно подумать, что мы ищем на снимках его.

– Да, мы ищем на снимках его.

– Просто зашла в бар вместе с университетскими друзьями, и все.

Рейчел наполнила бокалы и поставила бутылку на стол между ними.

– Я прожил с твоей матерью три года и видел у нее только твои фотографии. Ни одной другой. А теперь вижу два снимка, которые она все эти годы прятала и не показывала мне. Почему? Что в них такого особенного? Я думаю, здесь снят твой отец.

– Может, ей было приятно вспоминать этот вечер, и больше ничего.

Джереми приподнял одну бровь.

– А может, она просто забыла об этих фото, – продолжила Рейчел.

Бровь приподнялась еще выше.

– О’кей, – сдалась она. – Твое предположение.

Он указал на мужчину в велюровом пуловере, сидевшего рядом с Элизабет.

– Смотри, глаза такого же цвета, как у тебя.

Разумно. Глаза зеленые, как у Рейчел, только более насыщенного оттенка – в ее собственных зелень лишь намечалась, они казались почти серыми. Волосы каштановые, как у нее. Форма головы очень похожа, нос примерно такой же по величине. Правда, подбородок заостренный – у Рейчел он был скорее квадратным. Но у матери он тоже был квадратным: можно было сказать, что Рейчел унаследовала подбородок от матери, а глаза и волосы – от отца. Несмотря на несколько порнографические усики, он был красив, но в нем ощущалось что-то легковесное, а легковесность, кажется, никогда не привлекала Элизабет. Джереми и Джайлз, возможно, не были самыми яркими примерами внешней мужественности среди мужчин, которых встречала Рейчел, но в обоих чувствовался прочный стержень, а незаурядный интеллект сразу бросался в глаза. А у мужчины в велюре был такой вид, словно он собирается объявить победительницу конкурса красоты среди молодых девушек.