Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
— Помолчите вы, — прикрикнул судья на адвоката. — Кто вам позволил вмешиваться в отношения мужа с женой? — Потом судья продиктовал машинистке решение:
— Если муж и дальше будет пытаться лечь в постель в обуви, жена тоже имеет полное право ложиться спать, не разуваясь.
Теперь перед судьей стоял владелец текстильной фабрики «Чари текстайл милз» Кришнамачари. Он был очень высок и строен. В белой шелковой рубашке и таком же дхоти он был словно божество, только что вышедшее из храма. Его руки, казалось, всю жизнь только и делали, что считали деньги. Он стоял
— Так вы признаете, — спросил судья, — что ваш рабочий Редди потерял во время аварии на фабрике руку?
— Да, признаю.
— И тем не менее даже после такого признания вы отказываетесь выплатить Редди компенсацию за увечье?
— Да.
— Почему?
— Потому что руку Редди оторвало из-за его же небрежности. Кроме того, из-за его небрежности испорчена машина на моей фабрике.
— На вашей фабрике? А как она стала вашей?
— Господин, я ее хозяин.
— Как стали вы ее хозяином?
— Господин, я вложил в нее капитал. Я потратил на нее семь миллионов рупий.
— А сколько получили прибыли?
— Тридцать четыре миллиона четыреста тысяч.
— А если бы на фабрике не работало ни одного рабочего, какую прибыль получили бы вы?
— Как можно, господин? Откуда взяться прибыли, если на фабрике не будет рабочих?
— Значит, вы признаете, что ваши семь миллионов сами по себе ничего не значат, пока к ним не приложены рабочие руки?
— Выходит, что так, господин, — запинаясь, признал Кришнамачари.
— Почему же вы считаете, что руки, создающие эту прибыль, не владеют фабрикой? Почему не считаете хозяевами фабрики тех, кто приводит ее в действие? И если у одного из них по небрежности — его или вашей — оторвало руку, почему вы не назначаете ему пожизненную пенсию?
— Но ведь это социализм.
— Наше правительство признает социализм.
— Но по параграфу такому-то раздела такого-то главы такой-то хозяином считается… — возразил адвокат.
— Адвокат, лучше защищайте благородных людей, — одернул судья адвоката, а потом повернулся к машинистке и продиктовал:
— Пишите. Кришнамачари вложил в фабрику «Чари милз» семь миллионов рупий, а получил прибыль в тридцать четыре миллиона четыреста тысяч рупий. Следовательно, он вернул себе вложенные им деньги с большими процентами. Поэтому с сегодняшнего дня эта фабрика принадлежит не ему, а тем людям, которые вкладывали и вкладывают в нее свой труд. Далее. Хотя Кришнамачари сам не вкладывал в дело труд, тем не менее он стал единственным собственником этой прибыли. Поэтому суд постановляет — установить пожизненную пенсию Редди, а Кришнамачари отрубить обе руки, так как они не приносят никакой пользы, а нашей стране нужны только работящие руки.
— Что за вздор?
— Судья это или сумасшедший? — зашумели собравшиеся в зале адвокаты.
Новый судья хотел что-то еще добавить, но тут в помещение суда вбежал, поправляя на ходу потертый воротник пиджака, еще один адвокат и закричал:
— Держите его! Это не судья, а мой подзащитный, таксист Викрам… По какому праву уселся он в кресло судьи?!
Когда таксист Викрам явился в суд, судья спросил у него:
— Ваша фамилия?
— Викрамадитья.
— Возраст?
— Две тысячи лет.
— Профессия?
—
Водитель такси.— Признаете себя виновным в том, что в отсутствие уважаемого судьи сели в судейское кресло и тем самым оскорбили уважаемый суд?
Все присутствующие внимательно смотрели на таксиста Викрама. Долго стоял он молча, низко склонив голову, потом медленно поднял ее и ответил:
— Господин судья, жизнь бежит, как такси, а закон ползет не быстрее старой арбы. Я не виноват, господин. Считайте, что я не садился в судейское кресло. Я лишь немножко нажал на педаль акселератора.
— Шесть месяцев тюрьмы, — объявил судья.
Двое дюжих полицейских схватили Викрама и потащили из зала суда.
ДРЕВО ВОДЫ
Перевод И. Рабиновича и И. Кудрявцевой
Наша деревня расположена в долине между грядами каменистых гор. Восточная гряда — голая. Ни деревца, ни кустика, ни травинки. В глубине ее залегли соляные копи. Западная гряда поросла кустарником и акацией. Кое-где над зеленью возвышаются мрачные нагромождения скал. Но под этой угрюмой грядой текут два драгоценных источника — два ключа пресной воды. Около них-то и приютилась наша деревня.
Нам не хватает воды. С детства запомнились мне раскаленное небо, потрескавшаяся, тяжело дышащая земля, темные руки крестьян, бурый блеск их лиц, говорящий о вековой жажде. Лица женщин светлее, они золотисты, но ведь женщины носят воду из ключа. На всем остальном лежит тот же бурый налет: на одежде крестьян, на домах, на земле. Баджра тоже чуть темнее, чем везде, черноватая.
Все воспоминания моего детства связаны с водой — жажда воды, убыль воды, поиски воды. Сердце каждого жителя нашей деревни хранит память о воде и об ужасе разлуки с нею.
Помню, как я еще малышом ходил с бабушкой Амман стирать белье на речку Кхель. Бабушка полоскала, а я колотил белье на сверкающем песке. Воды в речке было мало. В сущности, это был узкий ручеек, спокойный и ласковый, как Бало, дочка нашего соседа сардара Сада-хана. Я любил играть с речкой не меньше, чем с Бало. Обе они, и речка и Бало, улыбались мне светлой улыбкой. Только тот, кто, как я, работает в копях, может оценить радость, которую дарили мне эти улыбки.
Но речка наша жила не больше шести месяцев в году. Уже в месяце чет она пересыхала. Тогда на обнажившемся дне можно было видеть маленькие синие камушки, а ноги ступали по мягкому илу, как по шелковому ковру. Проходило несколько дней, ил высыхал, и дно речки покрывалось густой сетью морщин. Затем оно трескалось, как губы крестьян, будто этот горячий песок не впитывал в себя влаги.
Когда я в первый раз увидел пересохшую речку, я так испугался, что вечером долго не мог заснуть. Укачивая меня на коленях, бабушка рассказывала удивительные истории, а я вспоминал Кхель и свои игры с нею. Спокойно журча, она вдруг резвым потоком огибала груду камней, и, словно Бало, рассердясь, убегала от меня в укромный закоулок. Однажды мы с Бало устроили возле двух камней мельничное колесо из колосков баджры, и, играя, воображали, что мелем спелое зерно. Как быстро вертелась наша мельница, несмотря на тихое течение! И вот — пересохла наша Кхель…