Когда стало немножко теплее

– Дальше...
– потребовал Мишель.

– Все.

– Раз вы понимаете, что вы дурак, - значит, вы уже не дурак.

Федькин хотел возразить, но у Мишеля кончилось время.

– Все!
– сказал он.
– Я должен лететь в Индию!

Федькин вышел от Мишеля - оказался у секретарши.

Потом вышел от секретарши - оказался в коридоре.

Он медленно шел по коридору и думал о том, как отвратительно покрашены здесь стены, как неряшливо побелены потолки. А если бы сделать это по-настоящему, то у начальства, у всех, кто здесь бывает, возможно, менялось бы настроение. Потому что красота меняет настроение.

А за пятнадцать лет, которые ушли неизвестно на что, он мог бы побелить много потолков и научить этому других. А время ушло. Ушло гораздо больше, чем осталось. И не случайно он проснулся сегодня среди ночи.

В коридоре за низкими столиками на красных плетеных стульчиках сидели люди - курили и разговаривали, беспечно поводя руками. Некоторых он видел здесь по году и больше. Когда подошел Федькин, все замолчали, и он понял, что говорили о нем.

Федькин хотел пройти дальше, в свой кабинет, но не сделал этого. Сел на красный плетеный стульчик, стал хлопать себя по карманам - искать сигареты.

– Ну?
– живо спросил Лесин, который сидел напротив.
– Сказал им?
– Лесин почему-то перешел на «ты».

– Сказал...

– Ну?
– участливо спросили остальные.

Федькин разочарованно щелкнул языком. Вид у него был расстроенный.

– Так сразу ничего не добьетесь, - объяснили остальные.

– Так сразу ничего не добьешься, - подтвердил Лесин.
– Пробивай!

Просто свободный вечер

Дачное место имело свои достоинства и недостатки, но, несмотря на недостатки, дачи здесь были дорогие. Рита сняла домик для себя и для матери, которой необходим был покой и свежий воздух.

Домик стоял на краю ржаного поля, а неподалеку был лес - настоящий, почти дремучий. Там росли грибы, жили ежи, белки и, может быть, даже какой-нибудь крупный зверь.

Это было достоинство.

Но за лесом лег Шереметьевский аэродром, и над домом все время космическим гулом ревели самолеты. Они летали очень низко, и Рите казалось все время, что самолет либо снесет крышу, либо стены не выдержат вибрации и рухнут внутрь.

Это был недостаток.

Возле станции, метрах в двухстах от железной дороги, вытянулся пруд. Это было удобно, потому что любой дачник, не имеющий летнего отпуска, мог выкупаться по дороге на работу либо в конце рабочего дня, сойдя с переполненной душной электрички. Но пруд не имел нормального спуска, и, чтобы погрузиться в воду, надо было долго ползти, цепляясь за кусты, как шпион на границе.

Главной улицей дачного поселка считалась бетонка, асфальтированная дорога. Она шла от самой электрички, делала вокруг поселка полное кольцо и сильно выручала дачников в летние дожди и великие грязи. Но бетонка служила учебной трассой для инвалидов, где они осваивали свои коляски с ручным управлением. Старухи, гуляя с детьми, все время перебегали дорогу с одной стороны на другую, чтобы пропустить коляску, которая то неслась навстречу, то, сделав круг, тарахтела за спиной.

К вечеру над бетонкой зажигались высокие яркие фонари, и дачники выходили перед сном на прогулку. Все двигались в одну сторону, парами, по кругу, как в фойе Большого театра, ели что-нибудь вкусненькое и разглядывали друг друга. Молодые говорили о любви, старики о болезнях, а подростки, которым еще рано было спать и рано говорить о любви, гоняли посреди бетонки на велосипедах.

В десять часов вечера Рита сложила в пляжную сумку купальник, махровое полотенце и, накинув на летнее платье плащ-болонью, отправилась на пруд.

Она шла по бетонке навстречу общему движению, и дачники, если бы захотели, могли оставить свои разговоры и хорошенько рассмотреть Риту. Считается красиво, когда девушка высокая стройная блондинка с удлиненным лицом и большими глазами. У Риты все было как раз наоборот: лицо круглое, глаза маленькие, она была не высокая, не стройная и не блондинка. Но, несмотря на все «не», Рита всегда считала себе вполне красивой и держалась так, будто она красивая. И те, кто с ней общался, невольно сомневались: раз она так считает, может, так оно и есть...

Рита работала косметичкой. У нее была прекрасная ухоженная кожа, и от этого фона все краски приобретали свой правильный чистый цвет: глаза зеленые, как первые листья на березе, волосы черные, как антрацит, а зубы белые и перламутровые, как пуговицы на итальянских кофтах.

Салон, в котором работала Рита, был лучший в городе, а она - лучшая косметичка в салоне. И получалось, что она - лучшая косметичка в городе.

Риту собирались даже послать за границу, в Венгрию, для передачи опыта венгерским товарищам. Рита рассчитывала передать зарубежным коллегам опыт, а у них перенять технику - приобрести для своего кабинета кварцевую лампу. Тогда из-под ее добросовестных рук стройными рядами будут выходить загорелые среди зимы, прекрасные, а потому счастливые женщины. Рита сможет за смену сделать счастливыми примерно пять человек, за месяц - сто пятьдесят, а за год, исключая отпуск и бюллетень, - полторы тысячи. Полторы тысячи красивых и счастливых! У кого еще есть такая специальность?

Рита свернула с бетонки к пруду, села на громадный камень. Говорили, что этот камень пригнало сюда еще в ледниковый период и с тех пор он тут лежит.

Рита пришла на свидание к Ромео, который вез ее вчера от «Детского мира» до самой дачной калитки и не взял на чай. Он был красив по всем стандартным образцам: высокий стройный блондин с продолговатым лицом и большими глазами. На носу и на подбородке, с точки зрения косметички, было не все в порядке, но ведь что-то должно же быть не так...

Над прудом стоял туман, и в тумане слышались голоса.

– Миша! Куда ты лезешь, паршивец! Вернись обратно сию же минуту, - кричал женский голос.
– Ты слышишь, что я тебе сказала...

Рита решила, что Миша ребенок, но, вглядевшись, увидела, что Миша - мужик лет сорока. Он сидел на корточках в черных сатиновых трусах и, ухватившись за куст, свешивал к воде волосатую ногу, пытаясь достигнуть поверхности пруда. У него ничего не выходило.

– Я сейчас буду нырять, - объявил Миша, возвращая ногу обратно на берег.

– Если ты будешь нырять, то ударишься головой о камень и утонешь!
– торжествующе закричала женщина, так, будто она и не мечтала о другом исходе событий.

Миша постоял в раздумье, потом сделал два шага назад, разбежался, и Рита услышала всплеск, будто в воду свалился слон.

– О, не оставь меня, тебя я ум-моляю!
– запел Миша в благородной итальянской манере.
– Вернись в Сорренто, ля-ля, ля-ля...

– Ты простудишься!
– кричала женщина, бегая по берегу и заламывая руки.
– Вылезай сию минуту! Тебе вредно охлаждать печень!

Низко пролетел самолет с разноцветными огоньками на крыльях и на хвосте.

– Миша!
– снова закричала женщина, пугаясь, что Миша попадет под самолет.

«Как она его любит», - с завистью подумала Рита, сидя на камне ледникового периода.

Она и сама тоже любила, было такое дело.

Его звали Володя, он учился в инженерно-техническом училище, и за выдающиеся заслуги его оставили в Москве. По этому торжественному случаю к Володе из Минска приехала бабушка-профессорша. Профессором она была не сама, а ее муж - Володин дедушка. Но дедушка никогда ни во что не вмешивался, у него было много своих дел. У бабушки других дел, кроме семьи, не было, поэтому она осуществляла в доме координацию и общее руководство.