Когда сверкает молния

— Тогда что же удерживает вас и начальника цеха тоже? — сузил щелочки глаз Нургали Гаязович.

— Винтик к винтику, шуруп к шурупу, — улыбнулся Ясман. — Мы готовы принять любую комиссию, но... — и он ожидающе посмотрел на Рабзина, который тоже входил в широкий круг авторов изобретения, подготовленного к пуску.

— Опрессовка прошла нормально, — пояснял Виктор. — Акты приняты, утверждены во всех инстанциях вплоть до пожарной службы...

Он говорил сейчас одно, а думы его витали вокруг другого. Дело в том, что линия и сама установка монтировались чуть ли не заново. Весной, когда после двухлетних проволочек и борьбы предложение Локтева, наконец, утвердили и даже признали изобретением, надо было останавливать все предприятие, к делу вплотную подключился главный технолог — Рабзин. Они вдвоем предложили оригинальное решение, не останавливая выпуск основной продукции на старых мощностях, монтировать новую линию по новой схеме.

— Тем лучше для всех нас, коль все готово к пуску, — вновь заговорил секретарь парткома. — И нет никакой необходимости ждать кого-то. Не возьму в толк, зачем сваливать, когда трудно и невтерпеж, на стрелочника?

Израель Львович вспылил:

— Николай Локтев. отнюдь не стрелочник, он такой же автор изобретения, как все мы, если не более того. К тому же работает в цехе с самых первых дней пуска, потому и оборудование знает как пять пальцев, до гайки, до винтика.

С непонятной нерешительностью вступился Рабзин:

— Линия, собственно, вполне готова к опробованию, осталось открыть задвижки и пустить поток воздуха под определенным давлением и температурным режимом. А эти задвижки монтировались как раз под непосредственным руководством Локтева...

— Вы же главный технолог всего комбината, — прервал его Нургали Гаязович, — а Локтев — простой рабочий. Под вашим руководством должно было идти все переоборудование и наладка.

— Но неудобно же...

— О каком еще неудобстве вы можете говорить, когда целая авторитетная комиссия ждет! — вспылил Зарипов.

— Вообще-то проблемы особой нет, — пошел на попятную Рабзин.

Не столько нетерпеливая горячность секретаря парткома начала раздражать Ясмана, сколько то, что он случайно обнаружил и уяснил для себя, как преображался на глазах технолог. Затаенная радость промелькнула по сухощавому лицу Виктора, когда узнал об отсутствии на месте Локтева. Упорство его не пускать линии без оператора — неожиданно заметил Ясман — было показным. До сих пор технолог нервничал больше всех, обеспокоенно сокрушался отсутствием друга. Стараясь не показать своего внутреннего противоборства, он то и дело допускал оплошности, которые все глубже убеждали начальника цеха в горячем желании главного технолога как можно скорее начать пуск. Ясман и сам был не против этого. Но одно дело он, совсем другое — Виктор.

...Предложение Локтева, поданное два года назад в рационализаторское бюро комбината, изучалось, критиковалось, вновь возвращалось к нему в руки. Николай не новичок в таких делах. Он знал, что за каждую идею надо бороться. Сама система внутренних взаимоотношений на производстве до такой степени закостенела, что внедрить что-либо новое нелегко. Семь потов прольешь! На комбинате из тысяч предложений малая толика внедряется в производство. То денег жалеют, то побаиваются нового: как оно обернется? В основном внедряются небольшие предложения по собственной инициативе тех, кто их подал.

Здесь же необычный случай. Простой оператор предложил коренную реконструкцию установки и линии к ней. Все видели, сама идея была прекрасной и удивительно простой: вместо химического азота, получаемого на комбинате многими производствами, предлагалось брать его в чистом виде непосредственно из окружающего воздуха. Зарубежное оборудование не было приспособлено к этому, а потому следовало, кроме сооружения новой линии, многое переоборудовать заново. Все было довольно просто и ясно.

Хотя и говорят, — все простое — гениально, тем не менее предложение оператора встретило небывалое сопротивление.

— Отфутболивают, как всегда! — со смехом жаловался Николай своему земляку Виктору Рабзину.

Когда же. Виктор Иванович досконально изучил и математически рассчитал, он ахнул от изумления. Миллион рублей экономии сулила новая установка, подведи к ней предлагаемую Локтевым линию. Зная пробивную способность начальника цеха, они уже вдвоем предложили Ясману соавторство.

На комбинате дело сдвинулось, и где-то через год, когда документация была окончательно оформлена, перед самой отправкой ее в Москву, под изобретением добавилось еще минимум фамилий пять-шесть: главный механик, главный инженер и даже сам генеральный директор комбината.

Такого оборота и неожиданного решения вопроса ни Виктор, ни тем более Николай не ожидали. В глубине души и тот и другой радовались: как же, высокое начальство под какой-либо мелочью своих подписей не поставит! Протестовать было бессмысленно и не стоило, потому что лед стронулся с места, все зашевелилось: простую идею доводить до ума сложно. Предложение, признанное изобретением, как снежный ком, летящий с горы, быстро обрастало новыми фамилиями и с виду становилось весомее и значимее по содержанию.

— В наш век ученых одиночек нет! — пошучивал Виктор и добавлял посмеиваясь: — Один ум хорошо, два — лучше, а три — так вовсе ярмарка.

И так и этак уговаривал Израель Львович по телефону высокую комиссию повременить с пуском. Натиск московских товарищей сдерживал до тех пор, пока не появился на комбинате первый секретарь горкома Акимов. Узнав о причине срыва пуска установки, он по-простецки улыбнулся, уставшим голосом предположил:

— Сегодня хоронили прораба, Павла Петровича, вы должны знать его. А они с Локтевым, если не ошибаюсь, были большими друзьями, к тому же — соседи. Безусловно, он где-то там... Тем более, я же предупредил, что хочу лично присутствовать..

— Дело не терпит никаких отсрочек, — нерешительно вмешался один из комиссии. — Надо опробовать и тут же дать телеграмму министру... Это же миллионные прибыли, государственное дело!

— Чем черт не шутит, — поддержал другой москвич. — Тут не одной похвалой министра пахнет, может, и орденами.

За долгие месяцы скитальческого существования предложение Локтева стало не только хорошо известным в министерстве, но и там некоторые успели приложить к нему руку. Безусловно, от этого хуже оно не стало. «Один ум хорошо, два лучше!» — как заявляет Виктор. Но однако, однако, однако... В данный момент эти «некоторые», присутствующие здесь, законно считали себя лично причастными к огромной перестройке, происходящей в цехе.

— Работа же не под срывом, она проделана! — убеждал начальник цеха.

— Николай Локтев не из тех, кто может просто так, за здорово живешь прогул сделать, — участливо вмешался Виктор Иванович. — Я знаю его с детства, вместе росли, учились в одной школе...

Он внимательно всмотрелся в сосредоточенные лица окружающих. Волнуется начальник цеха Ясман. Волнуется и, как всегда, наивно, по-ребячески не может скрыть этого. Хмурит черные широкие брови парторг Нургали Гаязович, он здесь сегодня самый главный из комбинатского руководства. Случилось так, что генерального директора и главного инженера срочно вызвали в Москву перекраивать плановые задания, и парторгу предстояла отнюдь не легкая задача, тем более не входящая в его компетенцию. Ничего не поделать, доля партийного работника свелась ныне к любому вопросу из любой области, будь то производство или вопрос нравственный, хозяйственный, учебно-воспитательный, планово-экономический, судебный, торговый, сельскохозяйственный и так далее и так далее, все-все приходится решать ему, партийному работнику.