Когда сверкает молния

Молчала музыка, а разговор не складывался. Не объяснять же Николаю о той злополучной ночи, когда решился на неслыханное предательство. И только ли единственная ночь тому виной? Не раньше ли пробился в душе корешок зависти, найдя там питательные соки? Виктор всегда с завистью не стороннего наблюдателя следил за одноклассником. В школе завидовал, с какой легкостью тот учился, здесь, на комбинате, ревниво узнавал о его работе в цехе, удивляясь его равнодушию к чинам и почестям. С изумлением узнав об окончании им института, он подумал разочарованно, что теперь-то наверстает земляк упущенное, сполна возьмет свое, полезет вверх по служебной лесенке.

Но и этого не произошло. Николай продолжал оставаться оператором, вникающим с завидной дотошностью во все тонкости производства.

«Сделанное свершилось и пути назад отрезаны, — четко прорезалась мысль. — Оправдываться нет необходимости».

Можно было бы сейчас упредить скандал, назревающий в завтрашнем дне, объяснить вразумительно Николаю, что, как и ради чего решился Виктор на содеянное. Но поймет ли? Ведь и сам он в глубине души, когда там просыпались незримые токи справедливости, с неуверенностью думал, что пренебрег дружбой, чрезмерным доверием, променял мужскую чистоту их отношений на какую-то диссертацию.

Молчать было уже невмоготу, а сказать нечего. Помог сам Николай:

— Слушай, — спросил он, — был на пуске Нургали Гаязович? Завтра же — партком, мой вопрос о приеме.

— Разве? — словно услышав какую неожиданность, оживился картинно Виктор. — Хорошо и здорово! Тебе давно пора, давно...

Локтев пригнулся к столу, стрельнул взглядом:

— Как ты думаешь, сегодняшний прогул не повлияет?

— Нашел о чем переживать? Не должен, тем более ты же звонил, говоришь, предупредил, — отозвался Рабзин.

— Прогул простится, меня другое тревожит, будет ли действительной рекомендация? Умер старик... Так жаль и так не вовремя.

— А у кого она бывает вовремя, смерть?

— Не знаю, может ли умерший рекомендовать в партию? — поднял над глазами белесые, как ржаные колоски, брови.

— А бог его знает, — нерешительно ответил Виктор. — Что-то не припомню такого. Вообще, рекомендацию прораба должны принять. Достойный был человек, если говорить газетным языком! Его все знают, с секретарем горкома, говорят, в дружбе был... Так что его рекомендация должна быть в силе, я так думаю...

За соседним столиком сидели две молоденьких девчушки. Какая необходимость завела их в этот душный и тесный ресторан, где в основном находит себе приют подгулявшая шантрапа? Девушки явно чувствовали себя не в своей тарелке, стеснительно поглядывали по сторонам с боязливостью желторотых птенцов, ненароком выпавших из родительского гнезда. Разлили по малюсеньким рюмочкам марганцового цвета дешевое вино, глотнули, морщась. За ними с показной демонстративностью наблюдал из-за соседнего столика длинный парень в ярчайшей, петушиной раскраски рубахе. Он был пьян, а потому нахален и вызывающ. Откупорив бутылку с пивом, осушил ее и пустую с галантной рисовкой кавалера поставил на стол девушкам. Те засмущались еще более, не зная, что сказать в ответ на дурацкий жест парня. А тот с шумом-грохотом сунул им под нос и вторую пустую бутылку из-под пива.

Опять оркестр оглушительно рявкнул. Молодежь и подвыпившие перестарки выползли из-за столиков, принялись дружно прыгать и толкаться, тесня друг дружку, на маленьком пятачке подле оркестрантов. Парень в петушиной рубахе, сверля мутными глазами девушек, дергал одну из них за обнаженную руку, тянул к себе, кривляясь и расшаркиваясь. В его понятии, вероятно, вся эта процедура называлась — пригласить на танец. Девушки смущенно отмахивались, но тот наседал, с пьяной наглостью затаскивая в круг.

После неудавшейся попытки потанцевать парень бросил в сторону девушек что-то грубое и оскорбительное. Видно было, как девчата стыдливо опустили подмалеванные реснички, ниже пригнулись к столу. Сосед в петушиной рубахе вновь принялся за прежнее, с шиком и вызовом переставляя пустые бутылки со своего стола на стол девушкам.

Виктора и Николая возмутила эта до безобразия глупая сцена.

— Я сейчас в милицию позвоню, — заговорщицки шепнул Виктор. — Сегодня как раз Борька Иванов дежурит, мой знакомый. — Он встал; проходя мимо парня, грубо и резко прикрикнул: — Ну ты, хмырь недобитый, сиди смиренько, не то на себя пеняй!

Хмырь нагло ухмыльнулся, скосил голову на тонкой шее:

— Ходи, ходи зигзагом отседа, а то я нервенный... ушибить могу...

— Сейчас и нервы заодно подлечим!

Виктор, продираясь между столов, прошел за перегородку, к кухне, где находился служебный телефон. Набрал номер. Буквально через несколько минут в зал ресторана прошли два милиционера, они сразу заметили Виктора, подступили к нему. Девушки радостно зашептались между собою, видимо, догадываясь о чем-то, Виктор кивком головы указал милиционерам на задиристого парня.

— Вон он, в красной рубашоночке, хорошенький такой...

Милиционеры прошли вперед, схватили за локоть туго соображающего парня, повели к выходу. Тот сник, пьяно залебезил:

— Ребя, ну простите, я же ничего, я же не хулиган, — обращался он почему-то не к милиционерам, а просительно оглядывался на Виктора с Николаем.

— Бывает же сволота такая, — процедил без особого зла Виктор и незаметно отметил, как девушки благодарно посмотрели на него.

— Видно, предки наши проглядели кое-чего в этом вопросе, упустили какие-то плюсы-минусы, — заметил Николай.

— Пьяниц развелось, как собак нерезаных! — поддержал Виктор.

Оба они — дети военных лет. И у того, и у другого отцы не вернулись с фронта. Как миллионы других в те злополучные годы, мать Виктора Рабзина получила похоронку, где была единственная фраза: погиб смертью храбрых. Уже позднее в треугольных замусоленных письмах товарищи по оружию описали подробнее, где и как погиб.

Мать Николая похоронной бумаги не получала...

— Эта проклятая война! — ни сотого, ни с сего тяжко вздохнул Виктор и обернулся к другу.

— Ты о чем? — нервно встрепенувшись, спросил Николай.

— Так просто... Думаю, не война ли виновата, что пьяниц много... — Сказал, доверительно заглядывая в глаза собеседнику.

— Врешь, — показал зубы Николай, — не об этом ты думаешь!

— Брось, быльем давным-давно все поросло, а ты опять о старом, — примирительно заметил Рабзин.

— Нет, война до сих пор царапает вот где, — он стукнул кулаком в грудь. — Ты счастливый, хоть тоже сирота. Мое сиротство другое, оно в душе...