Когда ты будешь моей

Это мой самый главный в жизни пьедестал. Сердце сдавливает, в горле образуется ком гигантских размеров.

— Так тебе второе положить? — спрашивает она так просто, как будто делала это миллион раз до этого. И хоть я, наверное, не смогу в себя впихнуть больше ни крошки, я один черт киваю. Мне хочется, чтобы она за мной поухаживала. — Тогда тебе нужно меня отпустить, — смеется Марьяна. А я хмыкаю. И нехотя разжимаю руку.

Марьяна суетится возле плиты. Подкладывает мне голубцы, щедро поливает подливкой и рассказывает матери о том, что мы, наконец, рассекретились. Лена довольно кивает, бросая на меня хитрые взгляды. А я что? Я даже и не пытаюсь делать вид, что о чем-то там сожалею. Наконец я получил возможность прокричать на весь свет: вот моя семья! Моя женщина, мой ребенок… Я самый счастливый сукин сын во всем гребаном мире!

— Ты выглядишь страшно довольным, — говорит Марьяна, когда мы в какой-то момент остаемся одни.

— А каким мне быть? Я сыт, удовлетворен, а рядом со мной, наконец, ты…

— И правда. Это все объясняет.

Марьяна плюхается рядом со мной на диван. Немного прохладно — мы недавно проветривали, и она натягивает на ноги старый клетчатый плед. Пользуясь случаем, я усаживаюсь поближе, чуть меняя ее положение, и осторожно скольжу вниз рукой. Клянусь, ничего такого я не планировал, но когда Марьяна со вздохом поерзала, мои планы вмиг изменились. Я воровато оглянулся на дверь.

— Как думаешь, сколько они будут читать сказки?

— Недолго… — учащенно дыша, шепчет Марьяна.

— Ну, что ж… Тогда нам придется поторопиться, — констатирую очевидное, одной рукой обхватывая ее грудь, а второй — проникая под юбку.

— Демид… — выдыхает мне в шею.

— О-о-о, кто-то тут порядком изголодался.

— Ты ужасный пошляк.

— А ты ужасно намокла.

Прикусываю ухо и осторожно скольжу вверх-вниз, размазывая ее смазку по клитору. Марьяна стонет мне в губы. Хорошая… такая отзывчивая девочка. Перекатываю в пальцах сосок, ловлю ртом ее тихие хриплые стоны. Есть что-то ужасно странное в том, чтобы в нашем возрасте тискаться вот так… Но еще более странно то, что мне это ужасно нравится. Погружаю два пальца внутрь. Туда, где так тесно, что я даже боюсь представить, как это — войти в нее по-настоящему. Мне кажется, я в тот же миг облажаюсь. А мне нельзя. В этот раз мне нужно будет все сделать правильно. Так, как это и должно было быть между нами впервые. Я отступаю назад, но ее мышцы конвульсивно сжимаются, не отпуская…

— О, детка… Вот так… Вот так, да?

Марьяна выгибается тетивой, откидывается мне на грудь и расставляет ноги чуть шире. Мой ищущий рот находит ее сладкие губы, веду пальцами, прислушиваюсь к ней, выбирая ритм. Она тихонько стонет на одной ноте:

— Сильней, пожалуйста, Демид…

Останавливаюсь на секунду и резко надавливаю большим пальцем на твердый пульсирующий бугорок. Она дергается, задевает валяющийся на диване пульт, и звонкий крик ее разрядки тонет в звуках неожиданно включившегося телевизора. Смеюсь ей в висок, слизываю бисеринки пота и, не в силах удержаться, снова погружаю два сложенных пальца внутрь, чтобы ощутить яростные сокращения её плоти. С ума сойти. Просто с ума сойти, как это круто.

Глава 20

Марьяна

Демид задерживается у нас до самой ночи. Вместе мы укладываем Полинку спать и идем проинспектировать стройку. Это очень глупо, я полностью расслаблена и спокойна, обходя первый этаж. Но когда дело доходит до того, чтобы подняться… Медлю. Я не забыла, чем закончился наш прошлый визит туда, и не уверена, что сейчас готова к повторению. Но Демид, чутко уловив мои сомнения, пресекает их и, взяв за руку, уверенно ведет по будто зависшим в воздухе ступенькам.

— Не бойся. Я пока не буду к тебе приставать, — убеждает меня с улыбкой нераскаявшегося грешника, которая, если честно, вообще не способствует моему успокоению.

— Пока?

— Ага. Не хочу, чтобы это происходило на скорую руку в месте, которое для этого не предназначено.

Противореча сама себе, смеюсь:

— Не помню, чтобы раньше это тебя останавливало.

Балашов закатывает глаза, но в сумраке зажигающейся по мере нашего продвижения подсветки я вижу, что его чувственные губы тоже подрагивают от едва сдерживаемого смеха.

— То, что было раньше, не считается. Так… баловство. Я же собираюсь ввести тебя в высшую лигу.

Воздух в легких замирает. Я закусываю губу, поднимаюсь на самую последнюю ступеньку и, повернувшись к нему лицом, начинаю пятиться по коридору.

— Так, может, не будем откладывать этот момент? — подзываю Демида движением указательного пальца и замираю, упершись в стену. Расстояние между нами сокращается. Он преодолевает его в два широких уверенных шага. Чувствую, что попала в собственную ловушку.

— Ты же знаешь, что я хочу этого больше всего на свете? — шепчет Балашов, останавливаясь в миллиметре от меня, но все еще не касаясь.

— Но?

— Но ты только пришла в большой спорт, милая. Я не жду, что ты сразу отправишься на Олимпиаду.

Опускаю взгляд. По его мощной, обтянутой простой голубой футболкой груди, ремню на джинсах, сильным рукам, перевитым венами, к огромным кулакам, которые он то сжимает, то разжимает, не справляясь с волнением.

— Мне кажется, я готова, — сиплю я, удивляясь, почему мой голос звучит так неуверенно.

— Правда?

— Да. Не сейчас, ты прав в том, что это должно пройти в другом месте. Но… я готова.

Он кивает. Обхватывает мой затылок ладонью и на несколько сладких тягучих секунд замирает, коснувшись своими губами моей макушки. Мне кажется, он немного дрожит. Как при ознобе. Но это настолько невероятно, что, наверное, просто почудилось.

— Я хочу, чтобы это случилось здесь.

— Хорошо… — с моих губ срывается влажный смешок.

— Хорошо, — эхом повторяет Демид. — Мебель на второй этаж завезут уже скоро…

Свожу брови и, обхватив его руками за пояс, откидываюсь в его руках:

— Я не пойму, ты мне угрожаешь, что ли?

— А что, мои слова прозвучали угрозой?

— Ага…

— Ну, что ты. У меня-то и оружия нет, — смеется Балашов, перемещая руки на мои плечи и начиная их легонько массировать.

— А та боеголовка в штанах? — щурюсь я.

— Кажется, она больше тебя не пугает. Или я ошибаюсь?

— Нет.

Качаю головой и неловко отступаю в сторону. Балашов внимательно за мной наблюдает.

— Я правда рада, что ты остановился на этом сливочном цвете. И мебель мне наверняка тоже понравится. Думаю, она здесь будет чудесно смотреться, — отчего-то совершенно глупо смутившись, резко меняю тему.

— Завтра здесь начнется уборка. К субботе обещали собрать мебель в детской и кровать в спальне. Я думал перебраться сюда, но меня смущает то, что кухня еще не готова.

— Ты мог бы приходить поесть к нам. Не вижу в этом проблемы, — пожимаю плечами.

— Я вижу.

— Правда? — мой голос звучит растерянно.